Министры, дипломаты и служители двора Людовика XIV

Форум » Людовик XIV, “Король-Солнце” » Министры, дипломаты и служители двора Людовика XIV » Ответить

Министры, дипломаты и служители двора Людовика XIV

МАКСимка:

Ответов - 35, стр: 1 2 All

МАКСимка:

МАКСимка:

МАКСимка:

МАКСимка:

МАКСимка:

МАКСимка:

МАКСимка:

Арамисоманка: Хорошие репродукции. Они из книги?

МАКСимка: Арамисоманка, да, из мемуаров Сен-Симона.

Louis XIV: Бюст Жюля Ардуэна-Мансара - с 1675 года придворного архитектора, с 1685 года - "первого архитектора короля", с 1699 — главного смотрителя королевских строительных работ - работы Жана-Луи Лемуана. 1703 год.

Amie du cardinal: ТРИ ПОРТРЕТА ВРЕМЕН ЛЮДОВИКА XIV . Ю.В. Борисов

Amie du cardinal: Робер Нантей Канцлер Ле Телье 1653 год Художественный институт Чикаго Робер Нантей Канцлер Ле Телье 1659 год Художественный институт Чикаго Здесь изображён Мишель Ле Телье, маркиз де Барбезье (1603-1685). Правда, канцлером он стал только в 1677 году. А на гравюрах он изображен в бытность государственным секретарем по военным вопросам.

Amie du cardinal: LE MARQUIS DE LOUVOIS

Amie du cardinal: Франсуа-Мишель Ле Телье, маркиз де Лувуа. Портрет работы Фердинана Воэ. Версаль. Портрет работы Шарля Антуана Эро. Версаль. Статья из Энциклопедического словаря Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. Франсуа-Мишель (Le Tellier, маркиз де Louvois, 1641-1691) — франц. госуд. деятель, сын Летелье (см.). В 1668 г. назначен военным министром. Людовик XIV относился к нему с большим доверием; его советы оказывали громадное влияние на внешнюю политику Франции. Он был необычайно энергичен в работе; его должностная переписка занимает не менее девятисот томов in-folio. Он изменил способ вербовки, снаряжения и продовольствования войск и создал корпус офицеров, который держал в строжайшем подчинении; наградами и чинами поощрялись военные таланты, вскоре сделавшие франц. армию первой в мире. Во время войн Людовика XIV Л. вырабатывал планы операций и руководил действиями письменно или же лично, сопровождая короля. При этом у него часто происходили столкновения с полководцами, не желавшими его вмешательства и оскорблявшимися его гордым обращением. Презирая другие нации, уверенный в силе Франции и в праве ее увеличивать свои владения на счет соседей, он поощрял наклонность короля к завоеваниям. Большим цинизмом в применении насильственных средств отличалась вся его политика по отношению к "воссоединениям". Насильственные меры против гугенотов, равно как и опустошение Пфальца в 1689 г., приводились в исполнение при его деятельном участии. Властолюбие и гордость создали ему много врагов; более всего ненавидела его г-жа Ментенон, и его положение уже делалось шатким, когда он внезапно умер.

Amie du cardinal: Ги-Кресан Фагон (1638 - 1718), ботаник и врач, личный медик Луи XIV. Гравюра с портрета Иасена Риго 1694 года. О здоровье короля и его смерти (из Мемуаров Сен-Симона) Уже больше года, как здоровье короля становилось все хуже. Сначала это заметили слуги в королевских покоях, они наблюдали, как ухудшается его здоровье, но ни один даже слова промолвить об этом не смел. Побочные дети короля, а верней будет сказать, герцог Мэнский тоже заметил это и, поддерживаемый г-жой де Ментенон и ее канцлером — государственным секретарем, торопился устроить все свои дела. Фагон, первый лейб-медик, изрядно уже сдавший и телом и разумом, был единственным из внутренней службы, кто ничего не замечал. Марешаль, первый лейб-хирург, много раз говорил с ним о состоянии короля, но Фагон резко обрывал его. В конце концов, подвигнутый чувством долга и преданностью королю, Марешаль перед самой Троицей решился обратиться к г-же де Ментенон. Он рассказал ей обо всем, что заметил, и про то, насколько чудовищно заблуждается Фагон. Он уверял ее, что у короля, чей пульс он часто щупает, уже давно вялая внутренняя лихорадка, но комплекция у него настолько отменная, что при лечении и внимательном отношении в организме достанет сил, но, ежели недуг запустить, ничего сделать не удастся. Г-жа де Ментенон рассердилась, и единственно, чего добился хирург своим рвением, был взрыв ее гнева. Она заявила ему, что он принадлежит к личным врагам Фагона, которые сочиняют все эти небылицы о здоровье короля, меж тем как не может быть никаких сомнений во внимательности, достоинствах и опытности первого лейб-медика. Примечательно, что Марешаль, который некогда извлек камни у Фагона, был назначен им на место первого королевского хирурга и до сих пор они пребывали в полном согласии. Возмущенный Марешаль, который рассказал мне все это, не мог больше ничего предпринять и с той поры заранее начал оплакивать смерть своего государя. По знаниям и опыту Фагон поистине был первым врачом Европы, однако здоровье уже давно не позволяло ему поддерживать в должной мере свое искусство, а высокое положение, куда его вознесли достоинства и удача, окончательно его испортило. Он не принимал ничьих доводов и возражений, продолжал относиться к здоровью короля так, словно тот был не в столь преклонном возрасте, и тем самым медленно убивал его. У короля случались длительные приступы подагры, и Фагон надумал обкладывать его на ночь кучей пуховых подушек, отчего король так потел, что по утрам, перед приходом обер-шталмейстера и камер-юнкеров, его приходилось обтирать и переодевать в свежую рубашку. Уже много лет королю вместо лучшего шампанского вина, которое он всю жизнь пил, подавали за столом бургундское, наполовину разбавленное водой, настолько старое, что оно подрывало его здоровье. Король со смехом иногда говаривал, что он нередко замечал за иностранными государями желание попробовать его вина. Он никогда не пил неразбавленного вина, а также ликеров, чая, кофе и шоколата. Уже давно, встав с постели, он вместо ломтика хлеба, вина и воды выпивал только две чашки настоя шалфея и вероники, а иногда между трапезами и обязательно перед отходом ко сну бокал воды с небольшой добавкой настоя на цветах апельсина, причем вода в любую погоду была со льда; даже в дни приема слабительного он пил ее перед трапезами, в промежутках между которыми ничего не ел, кроме нескольких коричных пастилок, а держал он их в кармане для фруктов вместе с большим количеством бисквитов для своих собак, вечно лежавших у него в кабинете. Поскольку в последний год жизни у короля все чаще и чаще крепило желудок, Фагон велел ему при каждой трапезе в качестве закуски есть много фруктов со льда, а именно тутовых ягод, дынь и фиг, причем перезрелых и подгнивших, а также много других фруктов за десертом, который он, как обычно, завершал большим количеством сладостей. Весь этот год за ужином он съедал неимоверное количество салата. Несколько супов, которые он ел и утром и вечером, каждого столько, что, казалось, для другого и места-то не останется, готовились с большим количеством воды и были очень наваристы; в каждый клалось много пряностей — вдвое больше, чем обычно, а то и более того. Фагон был против и супов и сладостей; видя, как король ест их, он строил иногда весьма смешные гримасы, хотя не осмеливался ничего сказать, разве что Ливри и Бенуа, которые отвечали ему, что стоят за эти кушанья, поскольку они очищают его величеству желудок. Теперь король не ел мяса ни крупной дичи, ни водоплавающей птицы, как, впрочем, и никакого другого, ни жирного, ни тощего, хотя прежде оно не сходило у него со стола, за исключением всего нескольких дней поста, который он соблюдал последние двадцать лет. В это лето король еще строже соблюдал свою фруктово-водяную диету. В конце концов фрукты, которые он ел после супов, испортили ему желудок, расстроили пищеварение и лишили аппетита, на отсутствие какового он прежде никогда не жаловался, так что теперь он не ощущал ни голода, ни желания поесть, даже если иногда по стечению обстоятельств трапеза отодвигалась на более позднее время; однако после нескольких ложек супа у него всегда снова появлялся аппетит, о чем я неоднократно слышал рассказы, и он ел столь много и плотно, равно как утром, так и вечером, что к этому зрелищу просто невозможно было привыкнуть. Такое количество воды и фруктов, не облагороженных ни каплей спиртного, произвели гангрену в крови короля, ослабив жизненные силы, которые к тому же истощались обильным потом по ночам, так что все это стало причиной его смерти, как в том убедились после вскрытия. Все органы были в столь отличном состоянии и здоровые, что король, судя по всему, мог бы дожить и до ста лет. Особенно поразительны оказались его желудок и кишки, которые объемом и протяженностью вдвое превышали обычные размеры, отчего король и был столь неумеренным чревоугодником. О лекарствах подумали, когда уже было поздно, потому что Фагон не желал считать короля больным и слепота его равнялась слепоте г-жи де Ментенон, хотя она прекраснейшим образом приняла все предосторожности касательно герцога Мэнского и Сен-Сира. Меж тем король прежде них почувствовал свое состояние и несколько раз говорил о нем слугам. Фагон же всегда разубеждал его и ничего не предпринимал. Король удовлетворялся тем, что ему говорил врач, хотя и не особо верил, но его сдерживали дружеские чувства, какие он питал к Фагону, а уж к г-же де Ментенон — тем паче.

Amie du cardinal: Перейдем к заключительной истории болезни Людовика, в которой доктор Ги-Крессан Фагон (1638-1718 гг) - член медицинского факультета, главный лейб-медик (1693-1715 гг) и друг Людовика XIV, сыграл роль могильщика своего монарха. Как уверяет историк Сен-Симон, Фагон был, возможно, «одним из самых блестящих умов Европы, живо интересовавшихся всем, что имело отношение к его профессии, он был великим ботаником, хорошим химиком, даже математиком». Но был ли он хорошим врачом? Елизавета-Шарлотта думает, что король прожил бы еще несколько лишних лет, если бы «Фагон не делал ему столько промываний... часто доводя короля до кровавого поноса». Безусловно, в промываниях необходимость была, Людовик был отменным едоком и всегда страдал желудком. Принцесса Палатинская рассказывает, что во время ее присутствия на обеде короля тот съел 4 тарелки разных супов, целого фазана и целого глухаря, несколько блюд салата, огромный кусок баранины с чесноком, 2 больших куска ветчины, коробку печенья и на десерт массу фруктов и конфет. Валло сообщает: «Всю пятницу, 30 августа, король пребывал в состоянии прострации. У него нарушился контакт с реальностью. 31-го состояние его еще больше ухудшилось, проблески сознания были уже очень короткими. Смерть наступила 1 сентября 1715 года, в воскресенье, утром, ровно за четыре дня до исполнения королю 77 лет. Доктор Генрих Ледран (1656-1720 гг), находившийся у смертного одра Людовика XIV, в своих мемуарах сообщает, что король умер от старческой гангрены. Однако тайная супруга Людовика XIV мадам де Ментенон считала иначе. Она говорит, что король всегда был крепок. В свои 77 лет он еще спал при настежь раскрытых окнах, не боялся ни жары, ни холода, отлично себя чувствовал в любую погоду, ел в большом количестве свое любимое блюдо - горох с салом. Самый великий из французских королей обладал и самым крепким здоровьем вплоть до самой смерти. Но даже организм Людовика XIV не выдержал, сдался врагу, оказавшемуся страшнее болезни, - медицине. Духовник Людовика XIV отец Лашез (в честь него названо самое большое парижское кладбище Пер-Лашез) негодовал, называя врачей медицинского факультета «недоумками». Людовик XIV скончался в Версале. С балкона выходящего из покоев короля в 8.15 утра было объявлено о его кончине; на тот же балкон 74 года спустя выйдет король Людовик XVI, чтобы успокоить народ, требующий его возвращения в Париж. Ну что же, пожалуй, не стоит дальше всматриваться в это запыленное зеркало истории медицины, доказывая, что кровопускание, являясь с седой старины центральным пунктом всей терапии, приводило к печальным результатам! Французский клиницист Анри Труссо (1801-1867 гг) поднял борьбу против идей Бруссе. «Если бы врачи знали естественное течение болезней, - говорил Труссо, - то они применяли бы кровопускание гораздо реже, чем они это делают, и не возобновляли бы его, раз оно уже было сделано». Ссылаясь на работы Луи (1787-1874 гг), непременного секретаря Парижской хирургической академии, Труссо говорил, что, несмотря на временное улучшение, вслед за кровопусканием часто приходит смерть. (М.С. Шойфет, "Сто великих врачей") В 2004 году издан дневник здоровья Луи XIV. Один из авторов - Фагон. Он охватывает период с 1647 по 1711 год. Его вели три придворных врача короля. Его можно почитать здесь.

Марсель: Неизвестный Версаль Не секрет, что в течение почти целого века история Франции вершилась в Версале - дворце, построенном Людовиком XIV и навсегда сделавшимся символом абсолютной монархии. Кто только не писал о Версале и его обитателях, от мемуаристов до историков. Но если про королей, королев, их детей и фаворитов мы знаем достаточно много, то от великого множества людей, заставлявших вертеться колесики огромного механизма королевского двора, осталось крайне мало. Ну, в лучшем случае, имена. Однако некоторые ученые честно стремятся исправить эту историческую несправедливость и поведать миру об этих невидимых "винтиках". Жак Леврон посвятил им целый научно-популярный труд, так и названный им: "Неизвестный Версаль: за кулисами двора". Список лиц, привлекших внимание историка, достаточно велик, но вот мое внимание, скажем прямо, оказалось весьма избирательным, как в силу личных предпочтений, так и по случаю сегодняшней даты. Согласитесь, что рассказывать в день рождения Короля-Солнце анекдоты эпохи Людовиков Пятнадцатых и Шестнадцатых как-то не солидно. Посему выбор первый пал на Антуана д’Акена, главного врача короля, а выбор второй - на отца и сына Блуэнов, по очереди исполнявших обязанности главного королевского камердинера (и конфиданта) при Людовике XIV. Жак Леврон "Неизвестный Версаль: за кулисами двора" (с) Jacques Levron Les inconnus de Versailles: Les coulisses de la Cour Глава I. Д’АКЕН, ГЛАВНЫЙ ВРАЧ КОРОЛЯ Среди всех служб, входивших в свиту короля при Людовике XIV, наиважнейшее место занимали врачи. С начала XVII века число врачей, заботившихся о королевской особе, росло и к апогею царствования достигло весьма значительной цифры, которая не уменьшалась до самой революции. Судите сами: главному врачу короля, или, пользуясь «ученым» титулом, который он сам предпочитал, «главному врачу двора», помогали первый врач, второй врач, восемь врачей, сменявшихся при дворе на ежеквартальной основе (по двое каждые три месяца), да еще и девятый врач, за которым «не был закреплен определенный квартал». Однако, случалось, что вся эта и без того впечатляющая толпа медиков оказывалась в тупике, и тогда приходилось прибегать к помощи еще восьми «королевских врачей-консультантов». Помимо них имелись еще главный хирург, хирург и восемь «квартальных» хирургов, отвечавших за конкретные процедуры, вовсе не ограничивавшиеся применением клистиров (или «лекарства», по выражению мадам де Ментенон, не выносившей слово «клистир»). Добавим сюда двух хирургов-дантистов, четырех аптекарей и четырех помощников аптекаря. То, что здоровье Короля-Солнце долгие годы выдерживало «заботу» всей этой толпы, служит лучшим доказательством крепости его организма. Все королевские медики подчинялись распоряжениям главного врача короля, обязанности которого были весьма изнурительны: он первым входил в спальню монарха в половине восьмого утра, чтобы осмотреть короля, проверить его пульс и решить, какой бульон может быть подан на завтрак. Практически, главный врач не имел права удаляться от своего царственного пациента в течение всего дня и спешил на помощь при малейшем недомогании, отслеживая все самые интимные детали. А если его что-то беспокоило? Тогда главный врач созывал своих коллег и интересовался их мнением. Ему приходилось дожидаться отхода короля ко сну (примерно в одиннадцать вечера) и только после этого отправляться на отдых самому. Разумеется, главный врач повсюду сопровождал своего господина и даже участвовал бок о бок с ним во всех военных компаниях. Все эти обязанности щедро вознаграждались: помимо апартаментов в Версале главный врач получал весьма приличную пенсию и денежное вознаграждение. Поскольку он имел счастье постоянно находиться при короле, то вполне мог передать тому прошение или замолвить словечко за друга либо просителя. Благодарность обычно не заставляла себя ждать. Подобные привилегии заметно смягчали все неудобства, обусловленные служебными обязанностями. Из всех главных врачей Короля-Солнце потомкам наиболее известно имя Фагона, лечившего короля свыше двадцати лет и бывшего рядом с ним в последние минуты. К его предшественнику Антуану д’Акену память потомков оказалась более равнодушной, сохранив лишь историю его впадения в немилость. Это не совсем справедливо, ведь д’Акен был много лучше Фагона. К несчастью, его невзлюбила мадам де Ментенон, обиженная тем, что он много лет лечил маркизу де Монтеспан. К тому же, д’Акену не хватало меры в своих притязаниях. Его история – это история всех тех, кто, достигнув высочайших почестей при дворе, не сумел усвоить его правила и обычаи и был изгнан со скандалом. В этом плане судьбу д’Акена можно считать весьма показательной. Антуан д’Акен, главный врач короля... ...и враг его Фагон О происхождении его семьи ходило немало толков, и мемуаристы, не питавшие к д’Акену нежных чувств, с удовольствием подчеркивали низость его происхождения. Дед его был раввином в Карпантра и звался Мардохеем, однако раввин этот внезапно почувствовал тягу к христианской религии. Презираемый собратьями по вере, он был вынужден бежать из родного города и нашел убежище в Неаполитанском королевстве – в Аквино, где и был крещен. По возвращении во Францию он стал называть себя д’Акеном (из Аквино), чтобы подчеркнуть, что заново родился в христианской вере. Бывший раввин поселился в Париже. Его глубокие познания в иврите привлекли внимание Людовика XIII, который сделал его профессором Коллеж де Франс. Сын его, Луи-Анри, обратился к медицине. Попав в свиту Марии Медичи в качестве придворного врача, он сопровождал королеву-мать в вынужденную ссылку после ссоры с Людовиком XIII. Ги Патен презрительно отозвался о нем, как о «аптекаришке в лохмотьях». Что ж, Луи-Анри действительно не сумел разбогатеть на службе у Марии Медичи. В табеле королевских слуг за ним числится оклад в 200 ливров. В 1644 г. он перешел в свиту Людовика XIV в качестве «врача без квартала» (что-то вроде замещающего врача). Сделавшись, в результате, дворянином, Луи-Анри выбрал в качестве герба «шесть червонных крестов в лазурном поле с золотой перевязью и шествующим леопардовым львом». От брака с Клер Лоппе у Луи-Анри д’Акена было, как минимум, семь детей: Шарль, Франсуаза, Пьер, который тоже стал королевским медиком, Антуан (самый знаменитый член семьи), Люк, принявший постриг и получивший епископство Фрежюсское, Луи-Тома и Мари-Маргарита. Антуан родился в Париже в 1629 году. Вслед за отцом и старшим братом он решил учиться медицине, но медицинскому факультету Парижского университета, который оставался относительно закрытым для «чужаков», предпочел университет в Монпелье, известный своими научными традициями и либерализмом. Молодой д’Акен не забывал свои семейные корни. Парижские коллеги так и не смогли простить ему это предательство. В Лангедоке д’Акен всерьез занялся учебой и в 1649 году получил степень доктора. После этого он вернулся в Париж, обзавелся пациентами и вскоре был принят в свиту короля в качестве придворного врача. Теперь эту должность занимали три представителя семьи д’Акен: отец и два сына. Без сомнения, Антуан прозябал бы вместе с отцом и братом без всяких надежд на будущее, если бы не выгодная женитьба, внезапно открывшая перед ним блестящий путь и позволившая обойти своих родственников. Двадцать четвертого октября 1656 он женился на Мрагарите-Женевьеве Гайо, дочери королевского прево города Клермон-ан-Бовези. Этот союз полностью изменил карьеру Антуана, ведь Маргарита была племянницей Антуана Валло, главного врача короля, самого уважаемого и могущественного из всех придворных медиков. Это могущество нажило господину Валло немало врагов, поэтому он был заинтересован в том, чтобы обеспечить себе сторонников, занимающих достаточно высокие посты, чтобы его поддержать. Муж племянницы показался ему вполне подходящим для подобной роли, и в 1667 году он добился назначения д’Акена главным врачом королевы Марии-Терезии. Это назначение вызвало гнев парижских врачей, от которых ускользнула столь высокая должность. Их эмоции выразил Ги Патен: «И этот шарлатан стал врачом при дворе, будучи недоучкой!». Смешивая деда, отца и сына, он называет Антуана «тайным иудеем, прощелыгой, служившим покойной королеве, способным лишь на фокусы с химией и лекарствами». «Король, - пренебрежительно замечает он, - отдал это место молодому д’Акену по рекомендации Валло, супруга которого приходится теткой жене д’Акена: sic vara sequitur vibiam.» (лат: так одно сухое дерево сменяет другое.) В действительности, посредничество Валло вовсе не было неоправданным. Антуан в меньшей степени страдал самодовольством, свойственным его коллегам из Парижского университета. Он защищал медицину на основе химии от предубеждения со стороны поборников традиционной медицины. Королева утверждала, что довольна его услугами. Спустя два года семейство д’Акен получило дворянское звание. Не исключено, что этому способствовал успех главного врача королевы. Но Антуан, подталкиваемый амбициями, стремился достичь большего. И в этом ему невольно поспособствовал сам Валло, открывший Антуану доступ к королю. Антуан Валло был великолепным практикующим врачом. Еще в 1647 году ему довелось спасти короля, когда Людовик XIV, которому едва исполнилось девять лет, заболел оспой. Вопреки мнению коллег, он сумел настоять на использовании лекарства, которое быстро справилось с недугом, и с этой минуты прослыл самым опытным врачом при дворе. Но у самого Валло были проблемы со здоровьем. Его мучили изматывающие приступы астмы, а должность главного врача требовала железной стойкости. В начале 1671 года Валло пришлось отказаться сопровождать Людовика XIV во Фландрию, где должна была начаться военная кампания. Семидесятисемилетний Валло обратился к королю с просьбой освободить его от поездки и посоветовал взять вместо себя д’Акена. Вот так Антуан получил возможность быть при короле всю военную компанию. Он окружил короля таким вниманием, что того заинтересовал столь преданный врач и ловкий придворный. В свою очередь, д’Акен взялся за перо, чтобы, подобно дядюшке, вести «Журнал здоровья короля». В этом журнале, после небрежного «двадцать третьего июля король принял слабительное, будучи убежденным в том, что лучший способ защитить мозг – как можно чаще опорожнять кишечник», он добавляет: «Бедняга Валло, так хорошо оберегавший свой пост, умер восьмого августа, оставив вакантным место главного врача и открыв дорогу домогательствам и интригам со стороны многочисленных претендентов, давно подвизающихся при дворе». Эти интриги и домогательства затянулись на несколько месяцев. Парижский университет изо всех сил пытался протолкнуть своих кандидатов, сражаясь за то, чтобы должность досталась «своим». Несмотря на то, что шансы его были велики, д’Акен вовсе не был уверен в своем триумфе. При дворе почва под его ногами была столь зыбкой, что вплоть до самого конца приходилось остерегаться непредвиденных ловушек. Главный врач королевы не мог рассчитывать на поддержку Марии-Терезии, не пользовавшейся ни малейшим влиянием, однако ему хватило ловкости привлечь на свою сторону всемогущую фаворитку, маркизу де Монтеспан, которую он лечил от приступов мигрени. Наконец, в апреле 1672 года, через девять месяцев после смерти Валло, д’Акен получил его место. «Будучи в Сен-Жермене, - пишет он с притворной скромностью, - король, желая заполнить вакантную должность главного врача, обратился к королеве, к которой он назначил меня пять лет назад, с просьбой уступить ему меня в качестве замены господину Валло, так же, как ранее я заменил месье Гено». Врачебный опыт Антуана д’Акена был ничуть не хуже, чем у его предшественника, и намного превосходил квалификацию парижских врачей. Однако у него имелся один серьезный недостаток: д’Акен был более придворным, чем врачом. Когда Валло принимал решение и назначал лечение, ничто не могло заставить его переменить мнение, и Людовик XIV был вынужден исполнять его предписания. Д’Акен же не был столь строг, опасаясь не угодить монарху. Он быстро понял, что король ненавидит кровопускания, однако обходиться от этого способа приносить облегчение организму «перегретому» чересчур обильной пищей, не было возможности. Главный врач постарался заменить ненавистные кровопускания другими средствами, к вящему возмущению прочих медиков. Свой подход он изложил в «Журнале здоровья короля», который продолжал вести.

Марсель: Заменив кровопускание слабительным, д’Акен гордится этим решением: «С тех пор, как король пользуется моими методами лечения, он ни разу не страдал недомоганием, его не мучает голова, дыхание сделалось свободнее, ноги стали крепче, цвет лица улучшился, сон спокоен, а сухость и горечь во рту по утрам сменилась естественной свежестью». Но все эти похвалы, которые он расточает сам себе, не находили поддержки у других. При дворе у него было немало противников. Так, Бюсси-Рабютен в письме своей кузине маркизе де Севинье высмеивает д’Акена цитатой из Корнеля: «Он всем обязан благосклонности, а не заслугам». Вскоре после этого маркиза пишет своей кузине г-же де Куланж: «Жаль, что Мольер мертв. Какую великолепную сцену мог бы он списать с д’Акена, взбешенного отсутствием идеального лекарства». Что же до короля, то он весьма доволен тем, что избавлен от кровопусканий и чувствует себя весьма неплохо. Согласно этикету, Антуан д’Акен утром и вечером присутствует при королевской трапезе и внимательно следит за блюдами, подаваемыми Людовику XIV. Благодаря этому он становится свидетелем (и даже участником) удивительного происшествия, имевшего место в июне 1691 года во время ужина в приемной королевы – события, которое детально описали Сен-Симон, Данжо и маркиз де Сурш. Не секрет, что кражи не были редкостью в Версале. В галереях дворца курсировали такие толпы лакеев, гвардейцев и пажей, что заметить среди них незнакомцев и предотвратить преступления было практически невозможно. Но кража, за эпилогом которой наблюдал д’Акен, оказалась столь поразительной, что невольно задаешься вопросом, не была ли она в действительности замаскированной шуткой весьма дурного тона, направленной против первого камердинера короля. Утром 25 июня обнаружилось, что в приемной королевских апартаментов и парадной спальне кто-то срезал золотую бахрому с портьер и даже отрезал часть шитья с покрывала королевской кровати. Первый камердинер короля Бонтан, отвечавший за мебелировку, был в отчаянии. Прошло дней пять или шесть. «Я присутствовал при королевском ужине, - пишет Сен-Симон – и между мной и королем был один лишь д’Акен, а между мной и столом – никого. Должны были подать закуски, и вдруг я вижу, как на стол, перед приборами Месье и Мадам (которые в тот вечер были в Париже) , падает какой-то большой черный сверток. Удар от падения был столь силен, что зазвенела вся посуда, но ни одна из тарелок не перевернулась. «По-моему, это моя бахрома», - спокойно заметил король. Он протянул руку, чтобы взять пакет, к которому была приколота записка, но главный метрдотель маркиз де Ливри поспешил схватить этот предмет и передал его д’Акену, ведь внутри мог быть спрятан какой-нибудь незаметный яд. Главный врач отколол записку и зачитал ее вслух по просбе Людовика XIV. «Забирай свою бахрому, Бонтан – написал неизвестный, - с ней больше возни, чем выгоды. Целую руки Его Величеству». «Какая дерзость», - вполголоса заметил Людовик». Сверток оказался безвредным. На всякий случай его выбросили, но самое удивительное во всем этом приключении то, что вор, швырнувший сверток, сумел скрыться в толпе придворных и так никогда и не был найден. ***

Марсель: Д’Акен сумел извлечь немалую выгоду из благосклонности короля. Его должность сама по себе приносила весьма круглую сумму - 45 тысяч ливров в год. При этом он при каждом удобном случае выпрашивал денежные вознаграждения и дополнительное возмещение убытков. Подобным образом он в 1692 году пенсию в размере 4000 ливров, а после знаменитой операции по удалению свища, перенесенной Людовиком XIV в 1686 году, в которой он принимал участие исключительно в качестве главного врача короля, д’Акен получил солидную сумму в 100 тысяч ливров. Антуан не был эгоистом. Он охотно делился щедротами короля со всем своим семейством. Его старший брат Пьер стал одним из врачей Его Величества, другой брат, Люк, получил епископство в Сен-Поль-Труа-Шато (одна из множества крошечных епархий в Провансе), а затем стал епископом Фрежюсским. Но главные милости он приберег для своих семи детей: получив три крупных аббатства, его старший сын, названный Антуаном в честь отца, в 1679 году стал советником Парижского парламента, а затем интендантом Мулена. Луи, получивший аббатство св. Сергия в Анжере, исполнял прибыльные обязанности агента церкви, пока не сменил своего дядю Люка в должности епископа Фрежюсского. Другим детям повезло не меньше: дочери весьма выгодно вышли замуж, причем одна из них стала женой маркиза де Руйе. Антуан д’Акен не забывал и об устройстве собственного благополучия. У самых ворот Версаля, примерно в одном лье от дворца, в котором обитал д’Акен, расположилось имение графов Жуи-ан-Жоза. Этим прекрасным поместьем владел маркиз де Сурди, и после смерти благородного сеньора, не оставившего потомства, его наследники выставили земли на продажу. Соблазнившись красотой парка и величественным замком, Антуан купил его в 1690 году. Эта покупка не сделала его графом, но, тем не менее, он украсил свой герб графской короной и с удовольствием заставлял перечислять все свои титулы: член Государственного совета и личный советник короля, главный врач Его Величества, генеральный суперинтендант целебных бань, вод и минеральных источников Франции… Выскочку закидывали эпиграммами, но он не обращал на них внимания. В феврале 1692 года д’Акен получил от короля патенты, подтверждающие, что графство Жуи, ранее подчинявшееся герцогам де Шеврез, отныне напрямую подчинено короне, что давало его владельцу значительные моральные и финансовые преимущества. Кроме того, отныне постановления должностных лиц графства подлежали обжалованию перед прево города Парижа. Однако к моменту получения этой последней милости Антуан д’Акен уже заметно утратил королевскую благосклонность. Влиятельная клика парижских медиков, поддерживаемых маркизой де Ментенон, начала серьезные атаки на д’Акена. Борьба против д’Акена вспыхнула вскоре после смерти королевы Марии-Терезии в 1683 году. Как известно, супруга Короля-Солнца, вернувшаяся из поездки по Бургундии вместе с Людовиком XIV в самом добром здравии, 26 июля внезапно занемогла. Вначале на ее болезнь почти не обратили внимание, однако у королевы начался сильнейший жар, и Фагон, ставший главным врачом королевы после того, как д’Акен поднялся на ступеньку выше, обнаружил у нее опухоль в левой подмышке. Разумеется, он тут же прописал кровопускание, которое не принесло больной никакого облегчения. Антуан д’Акен, приглашенный в качестве консультирующего врача 30 июля, предложил еще раз пустить кровь, но из ноги. Фагон был против, утверждая, что повторное кровопускание лишь без пользы ослабит больную, но главный врач короля настоял на своем, и кровь была отворена. Фагон оказался прав: Марии-Терезии стало намного хуже. Забеспокоившись, д’Акен распорядился дать королеве рвотное, которое не произвело никакого эффекта. Через несколько мгновений королева испустила дух на руках у одной из фрейлин, помогавшей ей повернуться на другой бок. Эта скоропостижная смерть несказанно потрясла двор. В ходе вскрытия обнаружилось, что подмышечная опухоль развилась в абсцесс, который прорвался внутрь. Гной, проникший сквозь плевру, буквально задушил бедную королеву. Все, что ей требовалось – точный разрез ланцетом в нужном месте. Что удивительно, мнения относительно виновных резко разошлись. «Смерть королевы стала результатом глубокого невежества и самомнения главного врача д’Акена», - безапелляционно утверждал Сен-Симон, тогда как принцесса Палатинская, напротив, обвиняла Фагона, полагая, что тот бездействовал, готовя тем самым место для мадам де Ментенон, креатурой которой являлся. «Она умерла от нарыва, которому Фагон позволил прорваться внутрь вместо того, чтобы выпустить гной. Хирург, отворявший кровь королеве, сказал ему: «Месье, Вы уверены? Это убьет мою госпожу!» Фагон же ответствовал: «Делайте то, что я Вам приказал». В три часа вечера она была мертва. Злобный старикашка Фагон устроил это нарочно, чтобы обеспечить будущее старой шлюхе». Судя по всему, в тот момент Людовик XIV не был склонен гневаться на д’Акена и сохранил к нему доверие. Но борьба между Фагоном, врачом мадам де Ментенон, и д’Акеном, бывшим протеже маркизы де Монтеспан, принимала все более серьезный оборот, подпитываясь конфликтом из-за привилегий между двумя соперничающими медицинскими факультетами – Монпелье и Парижа. В принципе, врачи, обучавшиеся в Монпелье, но желавшие практиковать в столице, были обязаны сдать своего рода вступительный экзамен в Парижском университете и давно протестовали против подобного пренебрежения. Чтобы лучше защитить себя от произвола, эти «чужаки» - как называли их парижские собратья – учредили Королевскую палату провинциальных врачей, членство в которой считалось достаточным условием для медицинской практики. Парижские медики оспаривали законность этой палаты, которую д’Акен, разумеется, поддерживал весьма активно, как один из выпускников Монпелье. Людовик XIV относился к этому конфликту весьма безучастно, и, возможно, сохранил бы своего главного врача, невзирая на все инсинуации и нелицеприятные замечания своей второй супруги, если бы не два случая, которые, с интервалом в несколько месяцев, ввергли д’Акена в немилость. О первом нам рассказал аббат де Шуази, весьма неординарный священнослужитель, чьи «Мемуары, способствующие составлению истории царствования Людовика XIV» полны подлинных исторических анекдотов. Случай произошел в июле 1693 года, когда у короля, пребывавшего в Марли, начался острый приступ лихорадки. Сбежавшиеся врачи напоили короля бульоном, и к полночи жар спал. Д’Акен немедля заявил: «Жар снижается, я иду спать». Фагон сделал вид, что следует его примеру, но задержался в передней, бормоча: «Нет, надо бы подежурить. Наш добрый господин щедро платит нам за это!» Он устроился в кресле, опершись на трость, а через чес король проснулся, жалуясь, что все еще мучим лихорадкой, и спросил у камердинера, где д’Акен. «Сир, он отправился спать, но месье Фагон здесь. Позвать его?» Людовик колебался, не желая унизить своего главного врача, но все же решился по совету камердинера (который и рассказал об этой сцене аббату). Фагон проник в спальню, пощупал пульс и приготовил больному настойку, которая принесла королю облегчение. Так Фагон впервые оказался наедине со своим монархом. Людовик оценил его преданность и всерьез задумался о том, чтобы лишить д’Акена своих милостей. Что же до последнего, то три месяца спустя он сам по неосторожности дал королю повод, на который тот, быть может, надеялся. В октябре освободилось место архиепископа Турского, тогдашний держатель которого был назначен архиепископом в Лион. И вот, демонстрируя невероятную дерзость, первый врач короля осмелился просить вакантное место епископа для своего сына Луи, который в свои двадцать семь лет, как известно, уже владел аббатствами св.Сергия в Анжере и св.Дени в Реймсе. «Этот аббат отличался благонравием, умом и познаниями, - признавал Сен-Симон, - но бесстыдное желание видеть сына архиепископом al despetto (в обход) всех аббатов и епископов королевства», выходило за все рамки приличий. Людовик XIV ничего не ответил, но почувствовал острую неприязнь к ненасытному попрошайке. «Мадам де Ментенон, - продолжает Сен-Симон, - желавшая контролировать короля всеми способами, среди которых одним из важнейших мог стать послушный ей врач, поскольку монарх старел и здоровье его ухудшалось, воспользовалась тем, что король был в гневе. Она убедила короля принять решение об отставке д’Акена и назначении на его место Фагона». ***

Марсель: Вечером 31 октября д’Акен по традиции присутствовал на ужине и при отходе короля ко сну, и Людовик XIV был с ним особенно сердечен. На следующий день, в семь часов утра к д’Акену явился Поншартрен, отвечавший за свиту короля, и предъявил ему королевский указ (lettre de cachet), предписывающий врачу немедленно отбыть в Париж без права видеть короля или писать ему. Д’Акену была назначена пенсия в 6000 ливров, а его брату Пьеру, потерявшему место вместе с ним – в 3000 ливров. Процедура может показаться странной, но для Версаля она была традиционной. Всякий придворный, впавший в немилость, обязан был немедленно исчезнуть. Таким образом, монарх избавлял себя от жалоб и просьб жертвы и ее друзей. Для Антуана изгнание стало «ударом молнии, уничтожившим его окончательно». Он был уверен, что Людовик XIV никогда не решится избавиться от него. Двор тоже был безмерно удивлен. Поскольку врач был человеком незлобивым, все его жалели. Некоторые особо отважные придворные даже нанесли ему визит во время недолгих сборов д’Акена в Париж. Через день, 2 ноября, были подписаны бумаги о назначении Фагона главным врачом короля, и всем стало ясно, откуда был нанесен удар. Антуан д’Акен не посмел удалиться в Жуи-ан-Жозе, оказавшееся чересчур близко к Версалю. Вместе с женой он поселился в Мулене, страдая о потере пенсий и наград. Постигшее д’Акена несчастье сказалось на его здоровье, которое начало стремительно ухудшаться. В надежде вылечить печень, д’Акен отправился в Виши, однако бывший генеральный сюринтендант минеральных вод и источников Франции, так часто назначавший целебные воды своей прекрасной пациентке, маркизе де Монтеспан, сам не нашел в них исцеления. В Виши он и умер. «Сего 18 мая 1996 года мной, нижеподписавшимся кюре, в церкви св.Блеза в Виши похоронен господин Антуан д’Акен, бывший главный врач короля, скончавшийся 17 числа сего месяца в доме г-на Дуэ после полного церковного причастия». В последние минуты жизни за Антуаном ухаживал его старший сын, интендант Мулена. После отставки врач прожил всего два с половиной года. ***

Марсель: (с) Jacques Levron Les inconnus de Versailles: Les coulisses de la Cour Ну а теперь немножечко графических ужасов, чтобы легче было представить, каково приходилось бедняге Людовику в лапах такой оравы костоправов, зубодеров и кровопийцев кровопусков. Итак... кровопускание. Процедура, считавшаяся наряду с клистиром и рвотным, универсальным средством от множества недугов, вызванных "избытком крови в организме". Людовик сие безобразие весьма не любил, и я его за это вовсе не осуждаю. *особо впечатляет наборчик хирургических инструментов на стене, за спиной у несчастной пациентки - стоит ли удивляться ее обморочному состоянию?* Клистир. Второе по популярности средство парижских эскулапов, столь ненавистное мадам де Ментенон, предпочитавшей называть его "лекарством". Так и вошло оно в историю тогдашего времени под скромным и благопристойным эвфемизмом "la remede". Следует помнить, что процесс лечения в Великую Эпоху был весьма осложнен отсутствием анестезии. Резали, что называется, по живому, и бедняков, и королей. Хорошо, если пациент на момент хирургического вмешательства был без сознания, а если нет?... От ужасающего зрелища дантистов за работой я вас, так и быть, избавлю - не из милосердия, а потому как не нашлось подходящего примера из светской жизни. Зато продемонстрирую инструмент, которым господа дантисты не брезговали лезть в рот к несчастным пациентам. Не удивительно, что такими железяками вместе с больными зубами могли вырвать и часть неба - даже королю. А вот так выглядел базовый наборчик хирурга для отворения крови из руки:

Марсель: Ну, тут и подпись не нужна, пожалуй. Месье Клистир собственной персоной, отчего-то в компании с зубоврачебным инструментом. Вы усматриваете связь? Я, если честно, нет. Ну разве что знаменитый анекдот про удаление гланд с противоположного конца... Маленький скромный "желтый чемоданчик" врача. Всего метр длиной. Этакая переносная аптечка на все случаи жизни. Ну и, наконец, весьма стационарная королевская аптечка. Точнее, шкаф с лекарствами из кабинета главного врача Людовика XIV в Версале. В бутылочках хранятся драгоценные камни и металлы, порошкам из которых приписывались всяческие лекарственные свойства. Ну что, вы еще не задаетесь вопросом, как Королю-Солнце удалось прожить добрых 77 лет? )) http://zinder.diary.ru/p123946394.htm?oam#more1

Марсель: Еще одна глава из книги Жака Леврона "Незивестный Версаль: за кулисами двора" Глава III. ЖЕРОМ И ЛУИ БЛУЭНЫ, ГЛАВНЫЕ КАМЕРДИНЕРЫ ЛЮДОВИКА XIV Эту пару трудно причислить к толпе анонимных обитателей Версаля. Сен-Симон часто поминал Луи Блуэна и явно не питал к нему особой нежности. Хорошо известно, что отец и сын пользовались доверием Людовика XIV и играли достаточно заметную роль в свите короля. Менее известно то, Жером Блуэн был одним из тех, кто активно, хоть и незаметно, участвовал в строительстве Версальского замка и устройстве парка, а Луи Блуэн в течение двадцати лет занимался благоустройством города Версаля. И тот, и другой заслуживают того, чтобы их вернули из забвения, в котором они пребывают. Жером Блуэн хоть и имел скромное происхождение, но, вопреки утверждениям Сен-Симона, простолюдином не был. Он принадлежал к незнатному анжуйскому роду «дворян в рясе». Отец его владел поместьем Пен, в котором и родился сам Жером, предположительно в 1610 году. Один из его братьев служил во флоте и был офицером интендантской службы в Рошфоре, а одна из кузин Жерома вышла замуж за Бертрана Ожерона де Ля Буэра, губернатора островов Тортуга и Сан-Доминго и известного флибустьера. Что же до самого Жерома, то он попал в Париж по приглашению друга семьи, Ноэля Эрбро, дворянина из свиты кардинала Ришелье, и был принят на службу к кардиналу в качестве аптекаря. О том, где он обучался аптекарскому искусству, истории не ведомо. Ришелье весьма строго подходил к отбору своих слуг. Судя по всему, Блуэн ему понравился. В последней версии завещания Ришелье от 23 мая 1642 года кардинал оставляет Блуэну шесть тысяч ливров «в знак признательности за его службу». Больше того, он посоветовал Мазарини взять Блуэна к себе. Мазарини последовал совету, и после смерти кардинала Блуэн исполнял те же обязанности при его преемнике. Но, будучи не чужд амбиций, он вовсе не желал довольствоваться скромной должностью аптекари и в апреле 1647 года получил должность интенданта флота в Понане. А через несколько недель Жером был назначен главным камердинером Филиппа Анжуйского, единственного брата короля. Он немедленно приступил к новым обязанностям и три недели спустя был удостоен чести принять участие в крещении своего нового хозяина. По традиции, над новорожденным младшим братом короля был проведен лишь обряд малого крещения. И лишь когда принцу исполнилось семь с половиной лет, в часовне Пале-Кардиналь, в присутствии Анны Австрийской, английской королевы, принца Уэльского и прочей знати епископ Мо, главный духовник короля, окрестил Его Высочество и нарек его Филиппом. И именно Жерому Блуэну было доверено развязать ленты, которыми был спереди и сзади зашнурован камзол мальчика, чтобы прелат мог провести обряд помазания елеем. Пять лет спустя Мазарини, оценивший способности бывшего аптекаря Ришелье, решил слегка повысить его и перевел Блуэна в свиту самого Людовика XIV. Вот так Блуэн сделался одним из главных камердинеров Короля-Солнце. Ему даже не пришлось покупать эту должность. А в 1657 году король, «учитывая его верную и добрую службу в прошлом и будущем», оценил место Блуэна в 60 тысяч турских ливров – сумму весьма немаленькую. Что же до жалования, оно составляло 2800 ливров в год. В 1661 году умирает Мазарини, и Людовик решает править самостоятельно. Одним из первых его распоряжений – показывающим, что он уже подумывал о превращении маленького «карточного домика» своего отца в великолепный замок – было назначение Блуэна на другой, столь же престижный пост: король сделал его «интендантом королевского замка, земель и поместья Версаль». Думается, нет нужды лишний раз подчеркивать всю значимость этой должности. Жером отвечает за управление поместьем, заключает арендные договора, следит за сохранностью и ремонтом зданий и распоряжается средствами по приказу короля. Нелегкая ответственность! Возлагая ее на Блуэна, Людовик XIV не ошибся в выборе. Он знал, что отныне всегда будет в курсе всего, что происходит в Версале, том самом Версале, который надолго займет его мысли. Эксклюзивной привилегией главного камердинера была возможность дважды в день оставаться наедине с монархом. Должность обязывала его ночевать в спальне короля на раскладушке, которую можно было быстро установить в изножье королевского ложа. Именно камердинер в назначенный час (половина восьмого) будил короля, успев перед этим убрать свою раскладушку, горевшие до утра ночники и приготовленную на ночь еду (к которой Людовик XIV никогда не притрагивался). Перед началом «малого приема» камердинер успевал обменяться с королем парой слов. Главному камердинеру был доверен ключ от сундуков со сменным бельем короля. Ему подчинялась вся прислуга королевской опочивальни и лакеи, дежурившие у дверей. Вечером, когда король отходил ко сну, именно главный камердинер подавал ему реликвии, которые Его Величество надевал на ночь. А когда все придворные покидали опочивальню, Людовик мог спокойно поболтать со своим слугой. В эти минуты Блуэн отчитывался перед ним о выполнении личных поручений, получал тайные указания и пересказывал придворные сплетни. Последний пункт приобрел особую важность при Луи Блуэне, поскольку отец его довольствовался ролью пунктуального слуги, умеющего держать язык за зубами, и активно исполнял свои обязанности интенданта. Так, узнав, что один из садовников ленив и неумел, он велел немедленно его уволить и потребовал от одного из своих подчиненных «определить ущерб, который мог нанести сей дурной слуга», дабы устранить его в кратчайшие сроки. Людовик XIV одобрил это решение и подписал соответствующий приказ.

Марсель: Двадцать пятого марта 1662 года Людовик XIV наделил Блуэна полномочиями приобретать или обменивать от своего имени все земли, необходимые для расширения версальского парка. После ареста Фуке в сентябре 1661 года король пожелал превратить Версаль в подобие Во, мечтая о волшебном замке, в котором он смог бы тайно предаваться любви с мадемуазель Лавальер. Его дворец должен был стать самым величественным, самым прекрасным. «Поскольку мы приняли решение создать в Версале новый и весьма обширный парк и… для этого необходимо приобрести земли, отвечающие нашим замыслам… настоящим мы повелеваем и поручаем нашему верному другу и преданному слуге Жерому Блуэну, члену Государственного совета, генеральному комиссару флота и нашему главному камердинеру… приобрести путем покупки или обмена поместья и угодья любого вида, находящиеся в границах вышеназванного нового парка, по договорной цене либо по цене, определяемой оценщиком… и подтверждаем настоящим все, что будет им для этого сделано… ибо такова наша воля. ЛЮДОВИК» Какое доверие к простому слуге! Но Жером Блуэн, занимавшийся и посадками, и обустройством замка, полностью его заслуживал. Государственным секретарем, контролировавшим расходы, был Кольбер, и Блуэн исправно отчитывался перед ним о проделанной работе: «Сегодня утром, по Вашей просьбе, я побывал у господина Лефуэна. Садовники Малого парка и Оранжереи подписали контракты на уход за цветами, деревьями и аллеями. Огородник подписал контракт без указания суммы, утверждая, что не сможет выполнять порученную ему работу и обеспечить требуемые результаты за 1200 ливров… Замок полностью готов и обставлен, за исключением двух комнат, в которых хранятся доспехи и оружие, требующие починки. Я говорил Вам о стенных панелях, которые еще не установлены должным образом и не покрашены. Прошу Вас распорядиться, чтобы этим занялись немедленно… «В Большой парк через сточную решетку проникают куницы и ласки, способные нанести большой ущерб, поскольку они пробираются до самого Зверинца. Думаю, Вам следует распорядиться укрепить поверх железной решетки сетку из латунной проволоки так, чтобы ее можно было поднимать для очистки водостоков. Это обойдется совсем недорого. «Прошу простить меня за столь долгое описание всех этих мелочей». По приведенному письму можно судить о манере, одновременно почтительной и дружеской, с которой главный камердинер короля обращался к могущественному министру. Эти двое не тратили время на пустые вежливости. Они с равным усердием трудились над украшением дворца, так полюбившегося Людовику XIV. Не исключено, что Блуэн мог бы играть все более важную роль в строительстве дворца, если бы его карьера внезапно не оборвалась в результате непредвиденной случайности. Процитированное нами письмо было написано 8 июня 1664 года, а одиннадцать месяцев спустя, в мае 1665 года Жером Блуэн сломал шею – его карета перевернулась на крутом спуске по пути из Сен-Жермена в Версаль. Блуэн, которому едва исполнилось пятьдесят пять, скончался на месте. ***

Марсель: От брака с Мари Сенешаль, дочерью Франсуа Сенешаля, главного камердинера герцога Орлеанского, у Жерома Блуэна было четверо детей: две дочери и два сына. Обе дочери нашли себе прекрасные партии: младшая вышла замуж за маркиза д’Эстрада, полковника кавалерии и пожизненного мэра Бордо. Старший сын, Пьер-Арман, стал священнослужителем и числился аббатом целого ряда монастырей, проживая при этом в Париже. Что же до младшего сына, Луи, то он родился 20 апреля 1660 года и был окрещен двумя днями позже в часовне Лувра. Крестным отцом младенца стал сам Людовик XIV, крестной матерью – королева-мать Анна Австрийская. Мальчику было всего пять лет, когда умер его отец. Король, желая дать семье Блуэн доказательство своей благодарности, обещал оставить за Луи место главного камердинера, а должность интенданта Версаля передал другому камердинеру, Франсуа Бонтану. Луи Блуэн занял свое место при Людовике XIV в 1678 году и сохранил его до самой смерти Короля-Солнце. В 1701 году, после смерти добряка Бонтана, король передал сыну Жерома Блуэна должность интенданта Версаля, которая последние двадцать лет именовалась куда более помпезно: губернатор Версаля и Версальского дворца. При этом под управление Луи Блуэна был передан и дворец Марли. Сен-Симон оставил блестящий портрет Луи Блуэна. Процитируем лишь наиболее важные пассажи: «Лучшим из главных камердинеров короля был Блуэн, пользовавшийся неограниченным доверием монарха – самый бойкий, самый смелый, самый осмотрительный и самый умный и воспитанный из всех, вращавшийся в самом избранном обществе… Помимо обязанностей главного камердинера, он имел возможность ежедневно видеться с королем и занимать его бесконечными подробностями, касающимися Версаля и Марли, управляющим которыми он являлся… Он приезжал в Фонтенбло, жил в замке и, как и везде, имел в своем подчинении всех камердинеров короля, всю дворцовую прислугу и своих ужасных швейцарцев, шпионов и доносчиков… «Кроме того, ему доверялись секретные депеши и устройство тайных встреч. Он царил в узком кругу сотрапезников – знатных сеньоров или, напротив, людей, выпрашивавших у него титулы. Блуэн всегда был крайне опасен, мог невзлюбить человека без всяких причин и крайне навредить ему.» Несправедливый портрет, в котором чувствуется презрение герцога к человеку, пользовавшемуся безграничным доверием монарха, несмотря на «абсолютно незнатное происхождение». Этот факт наполнял яростью сердце Сен-Симона и толкал его на необъективные суждения. На самом деле, Блуэн вовсе не был тщеславен и довольствовался скромным титулом конюшего, присвоенным ему при рождении. Он никогда не пытался получить один из королевских орденов, за которыми так гонялась знать… и которые так щедро раздавались Людовиком XIV. При этом у Блуэна было бесценное преимущество перед другими придворными: в то время, как они прилагали все усилия к тому, чтобы исполнить свое заветное желание – быть замеченными королем, Луи Блуэн мог преспокойно беседовать с ним по утрам и вечерам. Он пересказывал Людовику все слухи и сплетни, добросовестно собранные швейцарцами, и отчитывался в исполнении секретных поручений. К тому же, это он устраивал тайные аудиенции и впускал посетителей через потайную дверь. Блуэн действительно имел собственную полицию во дворце. Сен-Симон (опять он!) нарисовал весьма живописный портрет печально известных «швейцарцев Блуэна»: «Им было поручено с вечера до утра обходить все лестницы, коридоры и секретные переходы, а в хорошую погоду – дворы и сады, патрулировать, прятаться, следить из укрытия, замечать людей и следить за ними, отмечать, когда и куда они входят и выходят, и сообщать обо всем увиденном». Эта шпионская сеть во главе с Блуэном беспокоила придворных. Она немало способствовала ореолу таинственности, окружавшему главного камердинера короля и чрезвычайно раздражавшему наиболее могущественных царедворцев. Кроме того, Блуэн имел доступ к мадам де Ментенон. Каждое утро он отправлялся в покои маркизы и информировал ее о здоровье короля, будучи доверенным лицом обоих. Хотя Блуэн никогда не добивался никаких почестей, от пенсий он не отказывался, и они сыпались на него как из рога изобилия: в 1689 году Людовик XIV пожаловал ему 10 000 экю серебром в знак того, что он «чрезвычайно доволен его поведением». В 1690 году Блуэн получил место (исключительно почетное) «герольда королевских орденов» стоимостью 40 000 ливров. В том же году ему была пожалована пенсия в размере 10 000 экю. Семья Блуэна также пользовалась монаршими милостями: брат Луи, аббат Пьер Блуэн, получил аббатство в Обазине (епископство Лиможское), а его кузен Франсуа – аббатство в Сен-Венсен-дю-Бур (епископство Бордо).

Марсель: В должности губернатора Версаля Луи Блуэн показал себя великолепным администратором, несмотря на неблагоприятные обстоятельства. Война с Испанией разоряла страну. Располагая скромными средствами, Блуэн весьма разумно управлял обоими дворцами и городом. Людовик XIV первым признал его достоинства. Однажды он сказал Дюмону, назначенному губернатором Медона: «Лучший совет, который я могу Вам дать – постарайтесь делать в Медоне то, что Блуэн делает в Версале». В 1706 году, возвращаясь с охоты, король признался Данжо: «Меня восхищает порядок, который Блуэн навел в моем Малом парке. Я имею в виду и изобилие дичи, и ухоженность, и даже расходы, поскольку теперь парк обходится мне намного дешевле, чем прежде…» Людовик принимал Блуэна в своем кабинете по несколько раз в неделю, анализируя вместе с ним расходы на содержание Версаля и Марли. Нередко эти аудиенции затягивались допоздна. В 1713 году новые милости короля еще более увеличили доходы главного камердинера. Он получил в управление королевский конный завод в Нормандии, под Кутансом, а вскоре после этого был назначен губернатором этого города. Эта должность, бывшая обычной синекурой, принесла ему 12 000 ливров в год. Все эти милости вовсе не кружили голову Луи Блуэну. Главным его достоинством было умение всегда знать свое место. Ему нередко приходилось писать письма от имени короля, и он прекрасно умел избегать в своих письмах подобострастного тона. Вот, к примеру, записка, написанная им в 1703 году Ашилю де Арлэ, первому президенту Парижского парламента: «Милостивый государь! Его Величество повелел мне переслать Вам книгу о медалях и узнать, понравилась ли она Вам. Смею заверить Вас, что все поручения короля, касающиеся Вас, исполняются мной с особым удовольствием, и остаюсь Вашим покорнейшим слугой». Но временя от времени Блуэну доводилось передавать куда более щекотливые послания. Так, в 1709 году именно ему было поручено известить герцога Вандомского о том, что король находит его дальнейшее присутствие в Марли нежелательным. В том же году Луи Блуэн выдворил из Версаля Шамийяра после того, как тот узнал о королевской немилости из уст самого Людовика XIV. Благодаря своей сдержанности и тактичности, Блуэну удалось смягчить министру горечь отставки и скрыть его опалу от двора, позволив Шамийяру покинуть дворец «с черного хода». Стоит ли удивляться, что подобная широта натуры принесла главному камердинеру короля дружбу стольких людей? Сен-Симону пришлось признать, что герцог Орлеанский (будущий регент), а также герцоги де Ля Рош-Гийон и Виллеруа были близко дружны с Блуэном и «ужинали в его обществе чуть ли не каждый вечер». Герцог тут же добавляет, что Виллеруа делил с камердинером «застолья и развлечения», но тут господин мемуарист впадает в явный грех преувеличения. Блуэн был слишком занят исполнением своих обязанностей, чтобы часто ужинать в компании столь знатных господ. Он часто принимал их и охотно исполнял все их желания, но избегал при этом всякой фамильярности. Разумеется, в Версале у Луи Блуэна имелись собственные апартаменты. Они находились в северном крыле и включали две комнаты, кабинет, гардеробную и несколько комнат по другую сторону небольшой галереи, в которых Блуэн мог размещать нежданных гостей: так, в 1710 году Блуэн поселил у себя герцога Вандомского, прибывшего в Версаль без предупреждения и обнаружившего, что его покои заняты госпожой де Монбазон. Когда Блуэну удавалось вырваться на свободу, он отдыхал в своем поместье Вердюрон в Марли, приобретенном в 1684 году. Это небольшое поместье площадью в девять с половиной арпанов (около пяти гектаров) располагалось на холмах Марли недалеко от одного из въездов в парк. Вместо старого помещичьего дома Блуэн выстроил прекрасный загородный особняк, обрамленный двумя флигелями. Строительство особняка было поручено Мансару – лучшего архитектора трудно было бы отыскать. К курдоннеру примыкал великолепный парк во французском стиле, украшенный террасами, лужайками и аллеями, прорезавшими парк по диагонали. В парке имелись питомники, садки для рыб и, согласно тогдашней моде, зеленая беседка, предназначавшаяся для угощений на свежем воздухе. В этом поместье Блуэн в летнее время принимал своих друзей – художников и писателей. Роль хозяйки исполняла очаровательная молодая красавица – Катрин Миньяр, прекрасная возлюбленная королевского камердинера. О да, в жизни этого человека, существовавшего в тени Людовика XIV и пользовавшегося уважением как короля, так и госпожи де Ментенон, была так и не разгаданная никем тайна. Одно можно сказать с уверенностью: Катрин, которая была на четыре года старше своего любовника, состояла с ним в почти официальной связи, которая никого не шокировала. В Версале она занимала апартаменты по соседству с Блуэном, в Вердюроне всегда была рядом с ним. Более того, им даже доводилось держать над купелью новорожденных в качестве крестных отца и матери. Возникает вопрос: почему они не вступили в брак? Быть может, Катрин желала сохранить свою свободу? А может, Миньяр, главный живописец короля, рассчитывал на более выгодную или блестящую партию для своей дочери? Не исключено, ведь он нежно любил Катрин, которая нередко служила ему моделью для картин. Однако к тому времени, когда в 1696 году сорокалетняя Катрин, наконец, вышла замуж за графа де Фёкьера, ее отец уже давно умер.

Марсель: Брак Катрин наделал немало шума, отголосок которого можно услышать у Сен-Симона: «Брат де Фёкьера, от которого всегда было мало толку, заключил весьма странный брак по любви с дочерью знаменитого Миньяра, лучшего живописца нашего времени. Она все еще была так хороша, что Блуэн, в течение многих лет бывший ее любовником на глазах у всего света, убедил короля подписать ее брачный контракт». Данжо же ограничивается следующим замечанием: «Многие не одобряли этот брак…» Следует отметить, что Блуэн всегда проявлял неслыханную щедрость в отношении Катрин. В 1688 году он подарил ей 100 тысяч ливров «в знак дружбы, которую он питает к указанной девице, и уважения к ее добродетелям и достоинствам», а через год выписал еще три бланковых векселя, которые, впрочем, потребовал назад, когда Катрин вышла замуж. Боялся ли он скомпрометировать свою подругу или опасался, что векселями может воспользоваться ее супруг? Но самое удивительное заключается в том, что любовники продолжали встречаться и после замужества Катрин. Двадцать лет спустя, в 1717 году, они вместе приобретают за 20 тысяч ливров участок земли на въезде в предместье Сент-Оноре. На этом участке любовники построили великолепный особняк, планы которого сохранились до наших дней, и обставили его с исключительной роскошью. В доме имелся полный штат прислуги (одиннадцать человек!), экипаж (в соседней конюшне) и богатейший винный погреб. Едва закончив строительство особняка, графиня де Фёкьер и Луи Блуэн оформили дарственные на свои доли участия в пользу того из них, кто переживет другого, «в качестве доказательства взаимного уважения и дружбы…» Уважение и дружба? В 1717 году Катрин исполнился шестьдесят один год, а Блуэну – пятьдесят семь. Отказались ли они к тому времени от плотских утех? Трудно сказать. Во всяком случае, граф де Фёкьер не особенно мешал и не препятствовал ни покупке участка, ни оформлению двойной дарственной. В 1717 году Луи Блуэн уже не был главным камердинером короля. Он оставался верным слугой до самого конца царствования Людовика, который так его ценил и уважал. Блуэн был рядом с королем в его последние минуты. Он первым заметил ухудшение здоровья монарха и уведомил об этом Фагона, однако его слова не поколебали безмятежного оптимизма королевского медика. Более того, Блуэн осмелился предупредить госпожу де Ментенон, однако та безоговорочно доверяла Фагону и не стала слушать камердинера, посчитав его мнительным глупцом. Блуэн поостерегся настаивать, однако дальнейшие события подтвердили его правоту. О последних днях Людовика XIV написано немало (спасибо Сен-Симону). Мемуарист признавал, что камердинер короля проявил редкостную преданность, практически в одиночку дежуря в спальне, пропитавшейся тошнотворным запахом гангрены. Король скончался в четверть девятого утра 1 сентября 1715 года, а на следующий день Луи Блуэн оставил место главного камердинера, продав его Башелье за 55 тысяч ливров. Блуэн мог сохранить должность за собой, поскольку всегда поддерживал прекрасные отношения с герцогом Орлеанским, но своей отставкой он хотел показать, что не готов служить никому, кроме своего господина, доверявшего ему в течение тридцати семи лет. Место губернатора Версаля и Марли осталось за Блуэном, и эти обязанности он исполнял вплоть до своей смерти. Луи Блуэн никогда не отличался хорошим здоровьем и периодически страдал приступами лихорадки, зачастую тяжелыми и сопровождавшимися головной болью, которые Фагон, как правило, лечил кровопусканиями, отворяя ножную вену. Блуэн также страдал тонзиллитом – весьма распространенным недугом в Версальском дворце, где придворным постоянно приходилось переходить из жарко натопленных покоев в нетопленные галереи. К тому же, чрезмерная любовь к хорошей еде (и не только еде… ) закончилась для него подагрой, поэтому он неоднократно посещал минеральные воды в Форже, которые считались верным средством исцелиться от этой болезни или облегчить ее симптомы. Все эти неудобства не мешали Блуэну исполнять обязанности губернатора с истинным рвением. Надо признать, что он никогда не забывал о своем долге. Многие документы, касающиеся Версаля, начинаются словами: «По повелению короля и господина Блуэна…» Он с одинаковым вниманием следит за назначением школьных учителей и мощением улиц, выбором церковных старост и освещением города. Когда отъезд двора повергает экономику города в бедственное положение, Блуэн оказывается в числе тех, чьи мудрые начинания помогают спасти покинутый город.

Марсель: Блуэн включает фонтаны в версальском парке для привлечения посетителей и принимает именитых гостей, желающих увидеть дворец Короля-Солнце, включая Петра I, который побывал в Версале в 1717 году и ночевал в покоях госпожи де Ментенон. Поскольку царь, согласно заведенному обычаю, скрупулезно соблюдавшемуся посещающими Париж иностранными монархами, привез с собой девиц легкого поведения, Блуэн был глубоко шокирован подобным поведением, которое он счел оскорбительным. «Ни царь, ни его свита не привыкли сдерживать себя в чем бы то ни было», - отмечает Сен-Симон, рассказывая этот анекдот. Версаль обязан Луи Блуэну своим рынком в квартале Нотр-Дам, который до него представлял собой клоаку, окружавшую деревянные бараки, а также зданием суда, прослужившим до середины прошлого века и больницей, построенной на месте богадельни, основанной Людовиком XIV, которая уже не отвечала нуждам города. Кроме того, Блуэн обеспечил охрану города, создав полицейскую службу. Он был благодетелем бедняков и нищих, но не знал жалости к ворам и бродягам. В суровую зиму 1709 года он приказал жечь костры на перекрестках главных улиц и организовал раздачу хлеба страждущим. Эти меры стали его последней инициативой. Блуэн заметно постарел, все его друзья, пережившие эпоху Людовика XIV, постепенно уходили из жизни. Восьмого мая 1729 года, находясь в своем имении Вердюрон, он составил завещание, в котором настаивал на скромных похоронах, щедро наградил всех слуг и назначил единственной наследницей свою племянницу, госпожу д’Эрбиньи. Имя Катрин Миньяр в документе не упоминалось. Луи Блуэн скончался 11 ноября 1729 года в своих апартаментах в Версальском дворце. За несколько недель до смерти он имел счастье отпраздновать рождение дофина – Мария Лещинская разрешилась от бремени 4 сентября, в половине четвертого утра. Отпевание бывшего главного камердинера Короля-Солнце состоялось 12 ноября в соборе Нотр-Дам в присутствии его семьи и всех магистратов суда. Луи Блуэна похоронили в старинной церкви св. Юлиана по соседству с собором, рядом с Лабрюйером и Ла Кантини, создателем Королевского огорода. Церковь эта до наших дней не сохранилась. Катрин Миньяр-Фёкьер выкупила имение Вердюрон у наследников Блуэна и, в свою очередь, написала собственное завещание в 1736 году. Будучи менее забывчивой, чем ее былой возлюбленный, она оставила значительную сумму ряду церковных общин на молитвы и мессу за упокой души ее родителей, мужа и «покойного господина Блуэна». Год спустя она заказала Жану-Батисту Лемуану надгробный памятник для могилы отца в церкви якобинцев, рядом с которым завещала себя похоронить. Памятник изображал саму Катрин на коленях с молитвенно сложенными руками. После множества злоключений и трансформаций – в XIX веке статуя Катрин была переименована в Марию Магдалину – памятник обрел место в церкви св. Роха под бюстом Пьера Миньяра. После смерти Луи Блуэна должность губернатора Версаля перешла к семейству Ноайлей, которые сохранили ее вплоть до Великой французской революции. ***

Марсель: (с) Jacques Levron Les inconnus de Versailles: Les coulisses de la Cour Увы, сеть абсолютно не щедра на портреты королевских камердинеров. Куда проще отыскать в ней лики королевских камергеров. Но если верить другому историку, Матье да ля Винья, поместившему на обложке своей книги "Камердинеры Людовика XIV" фрагмент картины Франсуа Маро "Первая церемония награждения кавалеров ордена св. Людовика 8 мая 1693 года в Версале", один из изображенных на картине "людей в синем" вполне может быть первым камердинером короля, судя по цветам его кафтана. Что мешает нам предположить, что сей счастливчик, попавший в число кавалеров одрена и прочих приглашенных лиц, тот самый Луи Блуэн, в обязанности которого входило постоянное присутствие в покоях короля? Да ничего. Предположим же! ))

Марсель: А вот про эту даму можно с уверенностью сказать: да, перед нами Катрин Миньяр, дочь художника Пьера Миньяра, много лет делившая стол, кров и постель с месье Луи Блуэном. И в самом деле, мадемуазель Миньяр очень даже хороша, и не удивительно, что отец ее так любил писать портреты своей красавицы-дочери. Ну и под занавес чуточку занавеса: основное рабочее место королевских камердинеров - парадная опочивальня Короля-Солнце в Версале. Именно здесь имели место знаменитые церемонии "леве" и "куше", участие в которых было главной мечтой тогдашнего придворного. Именно здесь с одной из портьер королевского балдахина была срезана золотая бахрома, дабы досадить любимому камердинеру короля Александру Бонтану. К счастью, с Блуэном никто таких шуточек не играл. )) Такой увидел королевскую опочивальню художник Виктор Навле. А такой ее сегодня видят посетители Версальского дворца. http://zinder.diary.ru/p123818072.htm?oam#more1

Марсель: Книги о Версале и его окружении. ( на фр.) http://www.amazon.fr/LAmour-%C3%A0-Versailles-Alain-Baraton/dp/2253133574/ref=pd_sim_b2/278-8195194-6777130

Дмитрий: Книги, безусловно, хорошие. И цены совсем не большие.

Amie du cardinal: СОЗДАНИЕ ДВОРА ЛЮДОВИКА XIV КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ

МАКСимка: Выходит новая книга про Лувуа: Jean-Philippe Cénat : Louvois. Le double de Louis XIV Jean-Philippe Cénat, Louvois. Le double de Louis XIV, Paris, Tallandier, 2015, 25,90?, 512 pages, ISBN : 9791021007154. Ministre de Louis XIV, grand rival de Colbert, Louvois (1641-1691) est l’homme de confiance et le collaborateur le plus intime du Roi-Soleil. Son caractère brutal et autoritaire, son implication dans certains épisodes peu glorieux du Grand Siècle – l’affaire des Poisons, la révocation de l’édit de Nantes, le ravage du Palatinat –, nourrissent très tôt une légende noire. Grâce à une approche profondément renouvelée, Jean-Philippe Cénat nous livre ici un bilan plus nuancé de l’action de Louvois et révèle la personnalité de l’homme derrière le mythe. Programmé pour succéder à son père Michel Le Tellier à la tête du département de la Guerre, Louvois est un gestionnaire et logisticien hors pair, qui fait de l’armée française la première d’Europe. Entouré de conseillers efficaces et dévoués, comme Vauban, le ministre cherche également à imposer une nouvelle conception de la guerre, plus rationnelle et moins risquée, notamment par la pratique controversée de la « stratégie de cabinet ». Homme le plus puissant de France après Louis XIV, à la tête d’une vaste clientèle, d’une fortune considérable et d’un immense empire administratif comprenant la Guerre, les Postes, puis la surintendance des Bâtiments, il ne cesse d’empiéter sur les attributions de ses collègues et exerce une puissante influence sur la politique étrangère de la France à l’apogée du règne.

МАКСимка: В 1819-м году гробница Лувуа была установлена в Отелье-Дьё в Тоннерр (Tonnerre) в Бургундии: До революции она находилась в монастыре капуцинов в Париже.

полная версия страницы