Форум » Родословная Ришелье » Потомок кардинала. Арман Эмманюэль дю Плесси » Ответить
Потомок кардинала. Арман Эмманюэль дю Плесси
Ришелье: Потомок кардинала. Арман Эмманюэль дю Плесси Персона имя = Ришельё, Арман Эмманюэль дю Плесси (Дюк Ришельё) оригинал имени = Armand-Emmanuel du Plessis, Duc de Richelieu портрет: описание = Премьер-министр Франции дата рождения = 25 сентября 1766 место рождения = Париж дата смерти = 17 мая 1822 место смерти = Париж Арман Эмманюэль София-Септимани де Вигнерод дю Плесси, герцог де Ришельё, в России называемый также просто "Дюк ", ( _fr. Armand Emmanuel du Plessis de Richelieu; 25 сентября 1766, Париж — 17 мая 1822) — французский и российский государственный деятель. Биография Герцог, внучатый прапраправнук знаменитого кардинала Ришельё. В 1783 году получил придворную должность — стал камергером короля Людовика XVI. В годы Великой французской революции 1789 эмигрировал, сначала в Австрию, потом в Россию. Поступил на военную службу. Участвовал во взятии Измаила (1790), 21 марта 1791 удостоен Георгиевского креста 4-го кл. № 805 цитата|За отличную храбрость, оказанную при штурме крепости Измаила, с истреблением бывшей там армии. и именного оружия «За храбрость». В 1796 подал в отставку, уехал в Вену. С 1803 снова в России, Александр I назначил его градоначальником Одессы, в 1805 — генерал-губернатором Новороссийского края. При поддержке императора в 1804 году герцог добился снятия с Одессы налогового бремени хотя бы на время. Он сумел доказать целесообразность свободного транзита для всех товаров, привозимых морем в Одессу и даже направляемых в Европу. Внёс большой вклад в строительство Одессы и развитие Новороссии. Надпись на латунной табличке памятника «Дюку» на Приморском бульваре в Одессе: Герцогу Еммануилу де Ришелье, управлявшему с 1803 по 1814 год Новороссийским краем и положившему основание благосостояния Одессы, благодарные к незабвенным его трудам жители всех сословий. *«29 марта 1814 года, — рассказывает Пэнго, — Ришельё с русским отрядом поднялся на Монмартрский холм и долго молча смотрел на город, в котором прошла его молодость, которого он не видел 25 лет...» С 1814 герцог вновь во Франции, став по настоянию царя Александра Первого премьер-министром правительства Людовика XVIII. Семейная жизнь *Пятнадцати лет от роду Ришельё женили на 13-летней дочери герцога де Рошешуар. Жена была безобразна, как смертный грех: уродливое лицо, горб на спине, другой горб на груди. Тридцатью годами позднее герцог Ришелье представил свою жену императору Александру I. Царь был в ужасе: «Что за урод! Господи, что за урод!» - сочувственно говорил он приближённым: Александр Павлович искренно любил герцога. Понять причины этого брака невозможно. Рошешуар-Мортемары, потомки лиможских виконтов, — одна из самых родовитых семей Франции, но какой еще знатности нужно было наследнику десяти титулов! Не нуждался Ришельё и в деньгах своей жены: маршал завещал ему состояние, приносившее 500 тысяч ливров ежегодного дохода. Брак был весьма своеобразный. В вечер бракосочетания новобрачный отправился в свадебное путешествие один, или точнее — в сопровождении гувернёра. Путешествовал он полтора года, затем вернулся, сделал визит жене и опять уехал. Так продолжалось почти всю жизнь супругов. Эмиграция разлучила их на долгие годы. По словам их родных, герцог и герцогиня очень уважали друг друга. Но, кроме уважения, между ними ничего не было. Детей у него не было. С ним угас род герцогов Ришельё, давший людей столь известных и знаменитых. Похоронен дюк в церкви Сорбонны в Париже. [http://www.ax.od.ua/odessa/history/33/] Истории с Ришельё * Дед Армана Луи Франсуа, маршал Франции, после большого карточного выигрыша у короля подарил внуку Арману сорок золотых луидоров. Недели через две маршал встревожился: верно, Арман сидит без гроша? Честный внук изумился: как без гроша, а сорок луидоров? Маршал в бешенстве швырнул деньги нищему за окно: вот до чего дожил - мой внук не истратил сорока луидоров за две недели! - [http://www.ax.od.ua/odessa/history/33/] * Атаман донских казаков Платов приказал Смирному написать письмо герцогу де Ришелье. Смирной написал: «герцог Эммануил... и пр.» :— Какой он герцог, напиши дюк. :— Да, Ваше Сиятельство, герцог все равно что дюк. :— Ну вот еще, станешь учить; дюк поважнее: герцог ни к черту не годится перед дюком. - [http://www.hrono.ru/libris/lib_a/anek18.html] * В 1812 году генерал-француз по фамилии Ришельё призывал жителей Новороссийского края "явить себя истинными русскими" в борьбе с нашествием французов. И это выглядело совершенно нормально!Он жертвует свои сбережения, все, что у него было, 40 тысяч рублей, на дело обороны от Наполеона. * Однажды дюк вызвал к себе оборотистых одесских богатеев и с убийственной вежливостью попросил срочно передать в казну все незаконно захваченные городские земли. Просьба была удовлетворена. * В России дюк стал Эммануилом Осиповичем Ришельё, таким на всю жизнь и остался. Впоследствии, через четверть века, с восстановлением Бурбонов на престоле, Ришелье оказался главой французского правительства; но русской стихии из своей души не вытравил никогда. Вот письма, которые он писал из Франции в последние годы своей жизни. В одном из них он пишет о "чистом, свободном воздухе наших степей" - дело шло о степях Новороссии. В другом письме, выражая одному из одесситов сочувствие по случаю трудного положения одесской хлебной торговли, он добавляет, что, к счастью (heureusement), во Франции тоже ожидается плохой урожай, следовательно, новороссийские дела могут поправиться(!) - [http://www.ax.od.ua/odessa/history/33/] * На Венском конгрессе король Франции Людовик 18 Бурбон предлагает дюку стать сначала министром иностранных дел при Талейране, затем - главой правительства Франции. Дюк отказывается. Но тут вмешивается царь Александр Первый, которому весьма полезно было бы иметь на ТАКОМ месте своего человека. Царю Ришельё не отказал. Он становится главой Кабинета министров и находится на этом посту два периода - 1815-1818 и 1820-1821 годы. * Все доходы, получаемые дюком в России, по приказу царя сохранились за Ришельё пожизненно. Все эти суммы дюк пожертвовал одесскому Ришельевскому лицею. * Среди отобранного у Ришельё во время революции фамильного имущества была великолепная картинная галерея, частью оставшаяся еще от прадеда-кардинала. Она давно находилась в Лувре. Ришелье ходил в музей, любовался там картинами, которые когда-то ему принадлежали, и выражал полное удовлетворение по поводу того, что они перешли к французскому народу. Между тем он был так беден, что вынужден был продать украшенные алмазами знаки своих русских орденов. - [http://www.ax.od.ua/odessa/history/33/] * При окончательном уходе в отставку французский парламент, зная, что у этого бессребреника нет ни гроша, назначил ему пожизненную ренту в 50 тысяч франков. Ришелье отказался от дара, сославшись на нежелание увеличивать финансовое бремя страны. Людовик XVIII заявил, что усмотрит в отказе личную для себя обиду. Тогда Ришелье принял дар - и тут же пожертвовал его на устройство богадельни в Бордо! *В кабинете одесского генерал-губернатора Ланжерона на Ланжероновской улице стоял мраморный бюст Ришельё работы французского скульптора Ж.Рютиеля, присланный в 1819 в дар городу градоначальником Парижа графом Рошешуаром, бывшим в Одессе адъютантом дюка. Этот бюст сейчас по-прежнему на Ланжероновской, только в Морском музее, расположенном в здании бывшего Английского клуба, построенном в 1842 архитектором Г.Торичелли. Попал он туда по чистой случайности: в 1965 году сотрудники Одесской Картинной галереи приняли Ришельё за неизвестного адмирала и передали хранившийся в запасниках бюст Морскому музею, где его атрибутировал одесский старожил Е.Е.Запорожченко. В результате бюст оказался буквально в двух шагах от того места, где жил сам "дюк" Ришельё. -
Lady Rumina: Я всё ещё льстил себя надеждой, что согласие г-на Лене снова взять на себя министерство внутренних дел вернёт к нам этих господ; я был уверен в г-не де Виллеле, и у меня существовала надежда, что он уговорит г-на Корбьера. Они прибыли ко мне в тот момент, когда г-н Лене тоже находился у меня, и самым дружеским тоном г-н де Виллель мне сказал, что они согласны, и они хотят сделать всё, что король желал; что само вступление г-на Лене в министерство внутренних дел больше не является необходимым условием. При этих словах г-н Лене подпрыгнул от радости на своём стуле, в восторге оказаться освобождённым от бремени, которое он принял с такими сожалениями. До этого момента всё было в порядке; но в конце этого периода г-н де Виллель добавил, что единственная вещь, которую ещё желали, чтобы маршал Виктор сменил в военном министерстве маркиза де Лятур-Мобура. Признаю, что моё удивление было чрезвычайным, и полагаю, что г-н Лене должен был быть несколько обижен, видя, что комбинация, на которую он согласился поддаться только из-за духа примирения, заставлявшая его пожертвовать самим собой, будет так легко отброшена и заменена соглашением настолько странным. Что за важность, Боже мой! для хода дел и администрации, чтобы именно маршал Виктор или маркиз де Лятур-Мобур управляли военным департаментом? Маркиз де Лятур-Мобур вёл своё дело наилучшим образом, как только мог, и не принимал почти никогда участия в политических дискуссиях. Маршал Виктор, очень храбрый человек, впрочем, но один из наиболее посредственных, каких только можно вообразить, не представлял никакого преимущества, которое заставило бы предпочесть его г-ну де Лятур-Мобуру. Казалось также, что комбинация замены г-на Симеона г-ном Лене должна быть более приятной, чем та, которую нам предложили. Чему следовало приписать это чрезмерное желание поставить во главе армии человека без талантов и способностей, не имевшего никакой репутации, и который не привнёс бы в Совет ни малейшего усиления знаниями и идеями? Гг. де Виллель и Корбьер его едва знали и не имели никаких отношений с ним; но клика Двора, которая, к несчастью, заставляла их действовать в этом случае, и милость которой они думали - не без причины, полагаю – что должны купить, уже давно бросила взгляд на маршала Виктора. Он был полностью предан этой партии, которая посредством его надеялась стать хозяином армии и располагать всеми милостями, распределителем которых является военное министерство. С некоторого времени подчинённые участники переговоров, коих было в изобилии в этот период, уже передавали мне эту идею как средство соглашения. Я был немало удивлён услышать из уст г-на де Виллеля то, что выходило изо ртов Ру-Ляборри и Бертена де Во. Я ответил, что не могу ничего решать по этому пункту, пока не увижу короля и не получу его распоряжений. Признаюсь, я был испуган властью Двора, который оказывал такое влияние на гг. де Виллеля и Корбьера, о чувствах которых мне было известно достаточно, чтобы знать, насколько они были далеки от советников Месье; я очень опасался тогда, что, принимая этот новый план, я поставлю себя в положение абсолютной зависимости от них; король разделил это впечатление. Более того, он тогда был намного более далёк, чем я, от мысли что-то согласовывать со своим братом. В разговоре с ним, который у меня состоялся несколькими днями ранее о трудностях ситуации, я убеждал его побеседовать с Месье, чтобы попробовать таким способом, можем ли мы прийти к чуть большему согласию и достичь, наконец, взаимопонимания: «Это значило бы отступить», - ответил мне король очень решительным тоном. – «Я никогда не говорю о делах с моим братом». И мне было невозможно добиться другого ответа. Нескольких месяцев оказалось достаточно, чтобы произвести, как мы вскоре увидим, удивительную перемену в настроениях Его Величества. Когда я ему говорил о маршале Викторе, я нашёл его не менее предубеждённым против этого соглашения. Он сильно акцентировал недостаток способностей и разума у маршала; однако, поскольку я хочу говорить только правду, я должен признать, что если бы я настаивал, то добился бы его согласия без особых усилий; но испуганный, как я уже говорил об этом ранее, игом, которое мне хотели навязать, не сомневаясь в том, что жертвы, которых требовали, были всего лишь прелюдией к тем, какие меня ещё обяжут принести в момент примирения палат, убеждённый, что уступив на этот раз, я окажусь уведён, вопреки самому г-ну де Виллелю, на путь совершенно противоположный тому, которым я следовал до сих пор, я решил не давить на короля, чтобы принять предложенное соглашение. Однако, я не скрыл от него, что отказ станет сигналом к уходу гг. де Виллеля и Корбьера, и что позже это разделение может принести большие беды. Король остался к этому малочувствительным. Затруднения, которые представляются только в отдалённом будущем, не производят глубокого впечатления на его разум. Я сообщил об этой новости г-ну де Виллелю, который с большими сожалениями информировал меня о своём предстоящем уходе. Я тщетно пытался говорить о любом другом соглашении, он мне ответил, что то, что он предложил, было ультиматумом, с которым он с большим трудом заставил согласиться г-на Корбьера, и что на следующий день он непременно уедет в Тулузу, где его постоянное местожительство. Я видел ещё два раза г-на Корбьера, и расстался и с одним, и с другим со всеми изъявлениями доброго согласия и дружбы. Признаю, между тем, что я делал большую разницу между этими двумя людьми, и что характер г-на де Виллеля внушал мне доверие, которого я не мог оказать г-ну Корбьеру. Анекдот, который я услышал о нём из уст самого г-на де Виллеля, ещё усилил моё отдаление. Поскольку я пишу только для себя и очень маленького числа друзей, я без малейших сомнений изложу его здесь. Когда в конце 1819 года г-н Деказ, предупреждённый характером прошедших выборов, что направление, которым он следует, ведёт его в пропасть, захотел его изменить - он приблизился к Месье, предложил ему удалить из Совета маршала Гувьона, генерала Дессоля и г-на барона Луи, и изменить закон о выборах, он попросил поддержку партии роялистов в Палате, партии, которой Месье всегда располагал - Месье вызвал гг. де Виллеля и Корбьера за некоторое время до открытия сессии, и сообщил им о предложении г-на Деказа, прося их высказать ему своё мнение. Г-н де Виллель, заговоривший первым, изложил, что маршал Гувьон организует армию в направлении, которое ему казалось абсолютно противоречащим истинным интересам монархии, и его отставка, так же, как и двоих его коллег, разделявших его взгляды, ему казалась делом очень желательным; что касается изменения закона о выборах, всегда борясь с тем законом, который в тот момент существовал, он был ещё более расположен поддерживать все меры, какие могли бы привести к замене на другой закон; следовательно, он верил, что нужно принять точку зрения министра, и предоставить ему поддержку во всём, что тот предлагал разумного и монархического. Г-н Корбьер, казалось, был того же мнения, которое превалировало в этом маленьком совете. Когда сессия открылась, на собрании роялистов, имевшем место у адвоката Пье, бывшего депутата Сарта, обсуждали, предоставить или нет двенадцать представителей, которых просило министерство. Каким же было удивление г-на де Виллеля услышать, как г-н Корбьер, вопреки всему, о чём было условлено, произносит речь о жесточайшей оппозиции и предлагает отказать в просьбе о шести из двенадцати! Г-н де Виллель был вынужден крепко дать понять, насколько мало было искренности и преданности в подобном образе действий, и он имел счастье вернуть своих коллег и самого г-на Корбьера в чувство. Роялистская партия и Месье находились в таких отношениях с г-ном Деказом и министерством до тех пор, пока не случилась роковая смерть герцога де Берри. На следующий день один из корифеев этой партии дал министерству совет очень быстро представить в палаты два суровых закона о личной свободе и цензуре печати, обещая содействие и поддержку всей правой стороны обеих палат. Эти два закона действительно были внесены в течение дня 15-го февраля, но в тот же самый день лидеры собрались и признали, что было более выгодно использовать справедливое возмущение, порождённое этим ужасным событием, чтобы притвориться, что приписывают всю вину системе или, в противном случае, заговору г-на Деказа, и добиться его отставки с помощью драматической сцены, которая имела место в кабинете короля, и разъярённой оппозиции в палатах. Вот то, что в действительности произошло, и это объясняет хороший приём, который Месье оказал г-ну Деказу ещё в понедельник утром, когда этот министр прибыл к нему с маркизом де Лятур-Мобуром, Месье сердечно пожал руки им обоим и беседовал с ними, в то время как два дня спустя он открыто проявлял к г-ну Деказу только отвращение, казалось, назначив его убийцей собственного сына. Такого же поведения придерживались лидеры партии, которое нужно приписать оппозиции, возникшей в кабинетах Палаты пэров в ходе подготовительного обсуждения проектов закона, касающихся цензуры прессы. Я никогда не забуду борьбу, которая разгорелась в этом случае между графом Жюлем де Полиньяком и мной, ни удивления, когда я услышал, как он говорит об этом деле теми же словами и с теми же аргументами, которые могли бы использовать Манюэль и Бенжамен Констан. Дело в том, что тогда г-н Деказ был ещё министром, и нужно было нанести ему последний удар отказом от его закона. Обвинение столь ужасное, сколь и смехотворное, от некоего г-на Клозеля де Куссерга ещё поддерживало всю эту интригу, и не факт, что оно было согласовано между лидерами партии; но в подобных случаях всегда есть потерянные дети, которые опережают цель и идут намного дальше, чем этого хотели бы. У левой стороны есть свои Корсель и Демарсе, у правой - свои Доннадье и Клозель де Куссерг. Я был рад рассказать здесь суть этой интриги, детали которой мало известны. То, о чём известно ещё меньше, хотя столь же подлинно – это проект, к которому некоторые из лидеров партии намеревались прибегнуть, если тех средств, которые были использованы, оказалось бы недостаточно, чтобы вырвать у короля его министра. Они хотели устроить народный бунт, пронося по предместьям окровавленную рубашку герцога де Берри. Это движение должны были поддержать несколько полков охраны, которые использовались лидерами, и они нисколько не сомневались, что это средство принудит короля пожертвовать своим министром в страхе опасностей, которым эти беспорядки подвергнут его жизнь. У меня есть основания полагать, что существовали даже некоторые сожаления, что снисходительность короля к желанию, выраженному его семьёй, сделала бесполезным применение этого экстремального средства, из которого надеялись извлечь наибольшую выгоду. Возможно, многие люди назовут это проявлениями высокой политики и замыслами, порождёнными умами выдающихся государственных деятелей; что до меня, я им не являюсь в достаточной степени для них, чтобы завидовать этим странным методам успеха, и я мог из-за этого быть ещё часто жертвой, прежде чем согласиться использовать подобные средства.
Lady Rumina: За уходом гг. де Виллеля и Корбьера последовала отставка г-на де Шатобриана. Он притворился, что связал свою судьбу с этими двоими, кого называл своими уважаемыми друзьями, хотя он принял посольство в Берлине задолго до того, как встал вопрос о вхождении гг. де Виллеля и Корбьера в Совет. Дело в том, что г-н де Шатобриан, желая воспользоваться затруднениями, которые, как он предвидел, должны были возникнуть с уходом этих господ, и тем увеличить свою значимость, полагал, что должен разорвать слабые связи, ещё привязывавшие его к нам, чтобы иметь возможность бесстыдно предаться интригам, ибо уже давно предпочитает их использованию талантов, которым он мог бы найти такое прекрасное применение. Расставание гг. де Виллеля и Корбьера с нами было вообще расценено как событие, последствия которого могут стать поистине гибельными. Не принимая все преувеличения, ставшие естественными последствиями страха и партийности, не считая, что все роялисты собрались отдалиться от правительства, что они даже откажутся пойти на выборы, которые из-за этого будут полностью отданы либералам и представлены только выбором этого направления; не веря, говорю я, во все эти бредни, всё же невозможно было совершенно не испытывать беспокойства. Уход гг. де Виллеля и Корбьера стал сигналом для неистовства против министерства, что, разумеется, не предвещало ничего хорошего: не преминули кричать об измене, обвиняя нас, что мы игрались этими господами и всеми роялистами, не сдержали ни одно из своих обещаний, в конце концов, обратились к левому центру и даже к якобинцам. По этому очерку видно всё, что произошло между нами, и можно убедиться, сколь мало существовало оснований для подобных утверждений и слухов, которые тогда циркулировали. Мы не брали на себя никаких обязательств; однако, мы всегда питали самое большое желание привлечь этих господ в качестве сотрудников, но не как министров, и если они не приняли основное из этих полномочий, конечно, это была не наша вина. Как бы там ни было, впечатление от этого разрыва не оказалось менее неприятным; наше положение стало трудным, даже критичным; надо было действовать с крайней осмотрительностью, чтобы не давать оружие недоброжелательности, не делать правдоподобными все обвинения, которыми она нас обременила. Вначале было решено, что мы не уклоняемся от того направления, которому следовали до сих пор и будем следовать с ещё большей скрупулёзностью, избегая того, чтобы приближаться к левым, и проявлять опасения насчёт правых. Некоторые из нас склонялись распустить Палату и сообщить, созывая новую, что она будет собрана на пять или семь лет. Для меня было невозможным разделить эту точку зрения; эта серьёзная мера могла, как мне кажется, быть принятой только при условии тесного союза между министерством и роялистами, и взаимного доверия. Идея снова образовать центр, призвав к себе левый центр, была, на мой взгляд, несбыточной; г-н Деказ в этом потерпел неудачу, хотя он находился в положении более выгодном, чем мы, чтобы добиться успеха. Новый закон о выборах не был, к тому же, благоприятен к этой системе; мне казалось невозможным это принять. Следовательно, только с правым центром и с правой партией следовало действовать; и как надеяться на сотрудничество с ней, когда роспуск Палаты, где она имела подавляющее большинство, сделанный в момент ухода гг. де Виллеля и Корбьера, указал бы, что существовала ненависть к этим правым, которыми у нас, разумеется, не было никаких причин быть довольными? Раздражение умов, произведённое этой мерой, без сомнения, имело бы очень досадное влияние на новые выборы. Везде, где роялисты были сильны, они направили бы самых необузданных; и то же самое произошло бы с либералами там, где они пользовались наибольшей поддержкой. Только центр подвергался риску быть ослабленным в нынешнем настроении умов; и Палата, сформированная этим новым созывом, должна была, по всей вероятности, ещё превзойти ту, которую заменила, в раздражении и свирепости. Таковым было моё убеждение, и признаю, что события не заставили меня его изменить. Следовательно, я не мог дать своё утверждение этому проекту, который, к тому же, породил много разногласий в Совете. Следовательно, оставалось только попытаться образом действий, полным преданности и искренности, привлечь обратно всех тех, кто в роялистской партии изначально не стремились быть нашими врагами, и в то же время вести дела с такой мудростью, чтобы счастье и благополучие страны были самыми лучшими аргументами для благосклонности к министерству. Признаюсь, я надеялся - и к несчастью, действительно недооценил силу людских страстей – что образ действий столь верный, желание столь открытое идти только с роялистами, внимание столь скрупулёзное, чтобы не сделать единственный сомнительный выбор, наконец, зрелище правительства, ведущего Францию без потрясений в состояние спокойствия, благосостояния и процветания, которое все вынуждены были признать, разоружили бы недоброжелательность или оставили бы по меньшей мере в оппозиции правых только очень маленькое количество, столь незначительное, что я не был бы даже огорчён увидеть их там. По правде говоря, моя уверенность не была полной, но я не был лишён некоторой надежды на успех. Эта надежда, надо сказать, не была разделена г-ном Лене, и мне необходимо отдать должное его проницательности, говоря, что он точно предвидел именно то, что произошло, и писал мне об этом с сентября. Я ошибся, признаю это, и это большая вина для человека во главе дел; но говорю об этом искренне, я предпочитаю ошибиться таким образом, чем торжествовать средствами, которые использовали наши противники. Они могут в своём покое не чувствовать всего того, что я испытал бы на их месте! Таким образом, не существовало большего вопроса, чем ожидание момента выборов, подготовленных настолько хорошо, насколько будет для нас возможно, и, изучая наше положение, мы обнаружили, что одной из самых неотложных работ было избавиться от 12 миллионов рент, которые ещё существовали в королевской казне, и выплатить посредством этого долги, которые давили на нас. Несколько причин сделали эту меру неотложной, и некоторые заслуживают того, чтобы быть названными здесь. Франция, как я об этом уже говорил, не могла и должна была принимать активное участие в военных действиях, которые задушили революции в Неаполе и Пьемонте. Она также оставалась чуждой тому, что происходило в Испании и Португалии. Между тем, состояние этих стран, когда одни угрожали всеми революционными эксцессами, другие были обязаны своим спокойствием только присутствию иностранных войск, было таковым, что приковывало к себе всеобщее внимание. Идея катастрофы, которую невозможно было не предвидеть в Испании, должна была побудить французское правительство заранее устранить все финансовые затруднения, которые могли помешать его действиям. Необходимо было не оказаться остановленными никакими препятствиями, и неизбежность обстоятельств вынуждала собрать армию у подножия Пиренеев и отправить флот в новый мир. Но помимо этих соображений, уже столь мощных, другие, ещё более серьёзного характера, вынуждали устремить взгляды на события, происходившие на Востоке. В то время как правители собрались в Лайбахе рассматривать способы успокоить волнения прекрасной Италии, другой пожар более тревожной природы угрожал воспламенить Восток. Греки, гнувшиеся в течение 300 лет под игом Османской империи, внезапно попытались поднять знамя мятежа или, если хотите, свободы. Это событие могло стать неожиданностью только для людей, которые не имели ни малейшего представления об этих краях, и проехали их без размышлений. С одной стороны, турецкое правительство, обрушивающееся со всех сторон под собственным весом и держащееся только при помощи религиозных оков, быть может, более мощных в религии Магомета, чем в любой иной; с другой стороны, народ, торговля и взаимоотношения которого с остальной Европой чрезвычайно его обогатили в течение тридцати лет, который приобрёл этим частым общением с европейцами все новые идеи о правах народов, и его путешествия и поселения в разных странах Европы предоставили ему возможность сравнивать законные правительства цивилизованных наций с правительством варваров, при котором у него было несчастье жить; призываемый в течение пятидесяти лет к свободе своими единоверцами, собратьями с Севера, не пренебрегавшими никакими средствами, чтобы распространить своё влияние на все части Греции - было очевидно, что только благоприятного момента недоставало для греков, чтобы стряхнуть иго мусульман. Ослепление которых было таковым, что они позволили основать в нескольких местах школы, куда молодые люди приходили толпой черпать в изучении истории своих предков ненависть к своим угнетателям и любовь к свободе. Большое число других молодых греков училось в университетах Европы. Те из их соотечественников, которые нашли прибежище и богатство или в Италии, или в особенности в России, щедро участвовали в расходах, вызванных этими учреждениями народного просвещения, и если какой-нибудь паша более проницательный или более алчный желал помешать существованию этих школ, деньги, кстати данные, быстро клали конец любому преследованию. Наконец, берега Чёрного моря, чьи города происходили из греческих колоний, установили между собой и Грецией постоянные связи, которые давали возможность русскому кабинету оказывать влияние, постоянно растущее из года в год. Все русские торговые агенты на архипелаге и в портах Леванта были греками. Сухопутные и военно-морские силы России насчитывали большое количество прославленных офицеров этой нации. Следовательно, всё готовилось к событию, которому состояние анархии, в коем пребывала Османская империя, благоприятствовало уже в течение долгого времени; авторитет Великого Господина не признаётся в четырёх лье от столицы; паши отказываются повиноваться, воюют между собой и находятся в согласии, только чтобы выжать раджас и опустошать страну. Чего следовало ожидать от подобного порядка вещей, если не всеобщей революции, которая, по правде говоря, могла быть задержана на несколько лет, но которую также малейшее событие могло породить? Возможно, что революции Испании и Италии ускорили момент взрыва, воодушевив греков и показав им пример успехов, которых добились повстанцы этих краёв. Вероятно также, что наши революционеры и революционеры других стран способствовали тому, чтобы ускорить это движение. Я знаю, что они этому очень обрадуются, но полагаю в данных обстоятельствах, что я сообщил достаточные мотивы, чтобы объяснить событие, которое в течение долгого времени я рассматривал как вероятное. Как бы там ни было, у меня есть основания полагать, что первые создатели плана восстания назначили этот момент на время более отдалённое: осенью 1822 года они планировали его осуществление; и удивительно безрассудный поступок князя Ипсиланти стал причиной изменения в их замыслах. Ипсиланти не мог не знать, что император Александр ни одобрял, ни препятствовал восстанию; следовательно, чего он мог ожидать от своих неосторожных действий, если не привлечения на эти несчастные княжества потопа бедствий, которым они наводнены уже десять месяцев? Разве он не знал, что некоторые жители испытывают к грекам намного большую ненависть, чем та, которую у них вызывают даже турки? Стало быть, он не мог ожидать с их стороны ни помощи, ни поддержки; более того, он должен был опасаться, чтобы неизбежные бедствия, которым он подвергся, не привели к сковыванию в кандалы на долгие годы его соотечественников. Именно это и произошло бы, если бы сами турки не придали сил восстанию своим варварским и политически недальновидным поведением. Нет необходимости излагать здесь все детали; но призыв, с которым обратился Великий Господин ко всем верным мусульманам, приказ, который он им дал взяться за оружие во имя религии и для её защиты, конечно, может быть рассмотрен как акт наиболее циничный, последствия которого станут самыми фатальными. Именно к зверствам привело фанатичное неистовство турок, к зверствам, которые с тех пор не прекращались, что можно приписать состоянию ссоры с Россией, которое раньше или позже может не преминуть, по моему мнению, привести к войне, вопреки миролюбивой позиции императора и потребности, которая его страна, как и другие, имеет в продолжении мира. Никто больше, чем я, не скорбит об этой катастрофе, которую столь желательно было бы задержать только на несколько лет. Я предвижу огромные последствия, и мне не нужно было бы их опасаться или заранее огорчаться, если бы ни радость революционеров и горячие пожелания, которыми они призывают к войне. Но это глубокое чувство не может помешать мне счесть её неизбежной; и это убеждение, которое я пытался внушить в Королевском Совете, должно нас побудить принять меры, чтобы иметь возможность сыграть в этих великих событиях роль, которая соответствует Франции. Наши военно-морские силы в Леванте уже значительно возросли: они состояли из шестнадцати кораблей различной величины, и разумные предписания командиру этой эскадры вкупе с личными качествами этого офицера, контр-адмирала Альгана, утвердили честь французского знамени в Леванте солидным образом действий. Наши силы были использованы везде для защиты нашей торговли и торговли всех европейцев. Повсюду мы спасали несчастных, какой бы партии, какой бы вере они ни принадлежали; и воспоминание о роли, которую сыграл французский флот в это ужасное время, будет долго храниться в памяти восточных народов. Но отнюдь не по причине столь слабого вооружения приходилось ограничиваться, если разражалась война. Необходимо было иметь возможность посвятить вооружению флота значительные средства и, следовательно, избавить наше финансовое положение от всякого рода затруднений. Таким образом, мы решились поместить 12 миллионов рент, которые принадлежали казне, и мы применили рекламный метод, пример которого подала нам Англия. Мы обнародовали условия, определили срок, когда предложения будут получены, и заём перейдёт предложившему наибольшую цену. Эта операция имела весь успех, о котором мы могли мечтать. Мы получили удовольствие увидеть предложения, намного превышающие цену, которую мы сами установили, и заём перешёл в руки наиболее уважаемых банкиров столицы. Этот успех придал мне немного уверенности; он свидетельствовал о влиянии, которым мы пользовались; и я льстил себя надеждой, что страх нарушить порядок вещей, который укреплялся в манере настолько доставляющей удовольствие, удержит многих честных людей и помешает им ввериться в руки интриганов. Королевская казна, следовательно, оказалась освобождена от долгов, которые её ещё отягощали; положение прекратило быть угрожающим множеству рент, что интерес тех, кто их приобрёл, заставит их пускать в обращение только понемногу и так, чтобы не понизить курс. Таким образом, он успешно возрастал. Он был выше 90, и ещё поднялся бы без событий, которые имели место. Всё то, что обстоятельства могли заставить нас предпринять, становилось лёгким, и мы имели возможность ожидать с наименьшим беспокойством, что будущее нам готовило. Г-н барон Паскье занялся докладом, в котором исследовал состояние Европы, вероятные шансы и различные стороны, которые Франция могла бы принять по разнообразным предположениям. Этот доклад, необычайно яркий, зачитанный в Королевском Совете, завершался выводом, что, в любом случае, соответствовало интересам Франции и дома Бурбонов доказать, что мы можем без опасений собрать армию, которую недоброжелатели, как внутренние, так и внешние, притворялись, что отрицали; следовательно, корпус из 20-25 тысяч человек будет в начале лета собран в лагере на центральной позиции для оправки в Испанию, Италию и к морю; что к этому времени армия будет увеличена силой почти такой же по количеству, чтобы в случае выхода этого корпуса из Франции в ней всегда оставалось число войск, равное тому, какое у нас есть сегодня. В то же время мы должны вооружить эскадру достаточно сильную, чтобы весь этот армейский корпус мог быть погружён при необходимости. Речь шла в данный момент только о том, чтобы подготовить необходимые средства, дабы быстро сделать это вооружение в Тулоне. Мы не хотели отдавать на обсуждение Палат запрос о новых фондах; мы предпочитали, и имели на то причины, взять под ответственность министерства чрезвычайные расходы, к которым приведут эти вооружения. Они были достаточно оправданы тяжестью обстоятельств и ролью, которую Франция готовилась играть. Король одобрил выводы доклада, и мы их приняли в качестве направления для образа действий. Эти чрезвычайные расходы достигнут примерно двадцати миллионов; и в процветающем состоянии наших финансов это не представляло ни малейшей трудности и не могло причинить самого незначительного препятствия.
Lady Rumina: У меня нет больше какой-либо важной меры, о которой необходимо сообщить до созыва избирательных коллегий и назначения президентов, за исключением всё-таки двух постановлений относительно местных расходов в департаментах и коммунах. Уже давно нам жаловались, и не без причин, на централизацию всех дел в Париже, которая служила только увеличению влияния отделов без предоставления какой-либо выгоды. Часто эти жалобы звучали в Палатах; и то, о чём сожалели сильнее всего в законопроекте о департаментской и муниципальной организации, это, хотя представленное, но лишённое возможности быть обсуждённым на последней сессии, положение, по которому расходы ниже определённой суммы могли быть сделаны в населённых пунктах с одобрения префектов, и не прибегая к министру внутренних дел. Следовательно, мы подумали, что извлекая из этого закона то, что можно было сделать постановлением, мы бы сделали полезную вещь, которая была бы приятна и для администраторов, и для подчинённых: действительно, это имело место, и оба постановления, которые были опубликованы, получили тогда всеобщее одобрение. Позвольте мне задержать наши взгляды на Франции, такой, как она была в промежутке между двумя сессиями. Полагаю, что после революции никогда не было периода, когда она пользовалась наибольшим благосостоянием. Самое совершенное спокойствие царило из конца в конец королевства, и до такой степени, что корреспонденция префектов потеряла всяческий интерес своим однообразием. Умы, очевидно, сильно успокоились, и даже дебаты в Палате, с каким бы оживлением они ни проходили, больше не производили, даже и близко, такого эффекта, как в 1820 году. Должностные лица, как и граждане, начинали верить в неизменность установленного порядка, и каждый занимался значительно больше увеличением собственного состояния, своими промышленными предприятиями, одним словом, своими личными интересами, чем общественными делами и дискуссиями Палат. Хотя несколько частей Франции страдали из-за низких цен на пшеницу вследствие избытка урожаев, между тем, нехватки денег не ощущалось нигде, хотя повсюду выросло огромное количество построек, вплоть до самых маленьких деревень, и не смею сообщить из опасения, что не поверят, ошеломительное количество новых домов, которые несколько крупных городов и в особенности Париж увидели выросшими в своём чреве в течение этого 1821 года. Только общему достатку и значительному увеличению всякого рода потребления надо приписать невероятный подъём, который произошёл у наших фабрик; мы насчитали 25 000 рабочих мест в Лионе, и такой же прогресс имел место во всех промышленных краях. Хотя наши фабриканты нашли рынки сбыта у иностранцев, было совершенно очевидно, что с внутренним потреблением была связана большая часть этого процветания, столь замечательного. Только морская торговля оставалась немного в состоянии застоя; но если она не следовала за общим ростом, по крайней мере, она не лишилась того, что было в прошлые годы, и даже несколько отраслей, особенно морское рыболовство, значительно расширились. Наконец, дабы завершить эту картину, финансы были в процветающем состоянии; крупные судоходные линии собирались вскоре пересечь Францию, куда приток большого количества иностранцев приезжал заплатить огромную дань мягкому климату, многочисленным развлечениям и наслаждениям, которых в ней находится больше, чем в любой стране мира. Такова была ситуация во Франции. Конечно, министерство очень далеко от того, чтобы приписывать себе заслугу этого состояния процветания; оно знает о безграничных ресурсах Франции, об активности и умениях её жителей; оно в курсе, что если предоставить их самим себе, они быстро исправят и то зло, которое стихии смогли им причинить, и то зло, которое им принесли ошибки и заблуждения их правительств. Также министры не требуют славы, что они привели к этому счастливому состоянию дел, но только, что они ему не мешали, и те, кто знает о делах людей иначе, чем по теориям, найдут, что уже достаточная похвала для администрации – это предотвратить зло и не препятствовать добру. Почему нужно, чтобы амбиции нескольких людей, которые вырядились в мантию чувства долга, и слепое нетерпение толпы других ставили снова под вопрос то, что казалось гарантированным, и перекрыть, быть может, навсегда это будущее процветание, которое только открывалось для нашей прекрасной Франции? Мы хотели начать сессию в добрый час с целью, если это возможно, выйти из этого переходного состояния, неудобство которого поразило все умы. Поэтому с середины сентября мы занялись выбором президентов избирательных коллегий. Верные нашей системе признавать за союзников только правую партию и правый центр, мы не колебались выбрать всех наших президентов из этого направления. Наше исключение коснулось только маленького числа людей из правых, кто голосовал против нас по закону о цензуре, а именно гг. Делало, Бертена де Во, Воблана, Клозеля де Куссерга и Кастельбажака. Некоторые другие, кто желал нам не больше добра, но кого мы надеялись вернуть руководством верным и великодушным, были назначены, как если бы были нашими друзьями. Эта система не имела успеха; но, будучи однажды принятой, ей надо было следовать без отклонений, если хотели ожидать от неё некоторых успехов. Наш список появился и в целом был одобрен. Единственное, Месье нашёл, что было бы политично не делать исключения для персон, которых я назвал, потому что, вероятно, они будут переизбраны, несмотря на нас, и потом они вернутся с ожесточением намного более глубоким и неистовым, что, впрочем, практически не представлялось возможным. Дело в том, что Месье всегда глубоко предпочитал этих господ из ультраправых, и он опасался, чтобы исключение, которое мы им дали, не повредило их переизбранию. В остальном, Месье со мной больше не говорил о внутренних делах, хотя я его видел два раза в неделю. Мы беседовали только о внешней политике, которая предоставляла обширный материал для разговора. Подошло время выборов; и если результат не соответствовал полностью пожеланиям правительства, приведя всё то, что правая партия могла предоставить наиболее свирепого, либеральная партия была, по крайней мере, полностью побеждена, ибо из пятидесяти двух депутатов округов прошли всего лишь четырнадцать, и не только в крупных коллегиях. Но было очевидно, что партия министерства, собственно говоря, потерпела поражение, и что сила осталась почти везде у ультраправых. Из всех тех, кого я перечислил выше, мы добились исключения только Бертена де Во, злопамятность и активная ненависть которого нам была, быть может, более вредна, чем его присутствие в Палате. Клозель де Куссерг оказался избран с помощью самих президентов, которых мы назначили, и которые, признавая его за сумасшедшего, не преминули дать свои голоса тому, кого поддерживало всё духовенство и все богомольцы Рурга. Палата оказалась почти такой же, какой она была во время прошлой сессии: только двадцать пять-тридцать членов не были переизбраны. Результат этих выборов доказал, что с действующим законом и руководством от лица правительства в том направлении, в каком мы вели, либеральная партия не была более испуганной, но он показал также, что всеобщие перевыборы не приведут к большей умеренности, и что, по всей видимости, только центр был ослаблен. При виде людей, с которыми мы будем иметь дело, мои надежды рухнули, и я начал опасаться не того, что позже произошло (почти невозможно было это предсказать), но трудностей, которые мы с большим трудом будем преодолевать. Чтобы избежать их, насколько это будет возможно, мы решили сократить сессию как можно сильнее и представить, помимо законов о финансах, только законы о прессе и цензуре, о просёлочных дорогах и несколько законов о каналах. Финансовый законопроект должен был быть представлен на следующий день после того, как Палата была создана, и днём позже бюджета. Он был прост, ясен, почти такой же, как последний; надбавка в пять миллионов, предназначенных для флота, была самым выдающимся пунктом. Она была оправдана усилением наших вооружений, поскольку в этом 1821 году вместо 76-ти вооружённых кораблей у нас была сотня всех размеров, вмещавшая свыше 12 000 матросов. Бюджет содержал также полное освобождение от поземельного налога; и к этому была добавлена отмена вычетов из жалования государственных служащих, это было 34 миллиона. Мы могли ещё надеяться, что столь простой план получит одобрение Палаты. Но для этого нужно было, чтобы интриги прекратили оказывать воздействие, и чтобы уничтожение министерства не было решено в секретных комитетах. Именно там решили устроить чистку наиболее полную и в самое ближайшее время. Гг. де Серр и Рой были единственными, кого соглашались оставить на данный момент; все остальные должны быть удалены; но в особенности и раньше всех г-н Паскье, против которого французский язык не предоставляет достаточно слов презрения и отвращения. Все салоны гремели каждый вечер проклятиями против него. Не выговаривали на самом деле ни против его прежнего образа действий, ни против администрации, которой он был обременён, но, тем не менее, брань и тяжкие оскорбления были на него обрушены; и претензия, которую привязали к нему главным образом, заключалась в том, что он из-за своего влияния на меня стал причиной разрыва с гг. де Виллелем и Корбьером. Мы видели выше, насколько этот упрёк был лишён основания. Другие подвергнутые проскрипции министры-изгои не получали столь оглушительного осуждения. Г-н Мунье был тем, кто после г-на Паскье оказался наиболее подвержен ненависти партии, но больше потому, что хотели забрать его место по любой иной причине; и это весьма примечательно, что притворяясь всегда желающими меня сохранить, отделяя меня от моих коллег, они заботились, однако, о том, чтобы уволить людей, с которыми у меня было больше всего связей в министерстве. Г-н Паскье в своём департаменте не делал ничего без меня; все решения были совместно приняты, и принадлежат мне в той же степени, как и ему; и что касается г-на Мунье, знали, что он был моим сотрудником в Аахене, человеком моего выбора и моего доверия, и он не делал и никогда не сделал бы ничего без моего согласия. Следовательно, как же представить себе, что по доброй воле я отделюсь от людей, с которыми я разделил успехи и неудачи, и кто никогда мне не давал ни малейшего повода для жалоб? Было очевидно, что они целились в меня, когда атаковали таким образом моих друзей; и я никогда не мог иначе рассматривать этот образ действий из-за некоторых протестов, объектом которых я точно также мог быть.
Lady Rumina: Сессия открылась 5 ноября под этими печальными предзнаменованиями. Речь короля была проста, благородна и представила истинную картину и отношений Франции с иностранцами, и внутреннюю ситуацию. Впечатление, которое он произвёл как в Париже и во всём королевстве, так и за его пределами, было очень благоприятным. При этом я всегда исключаю либералов с одной стороны и с другой - роялистов, которые объявили себя нашими врагами. Но ни те, ни другие не могут отрицать истинность фактов, которые были изложены; только король сказал в своей речи, что умы успокоились, они тут же обещали себе предоставить категорическое опровержение королевским словам, доказав, что если это было истиной в отношении Франции в целом, это не соответствовало Палате депутатов, где самая ярая партийность и жестокие страсти вскоре собрались развернуться во всей своей силе. Между тем, депутаты прибывали, но медленно, и прошло несколько дней, прежде чем они собрались в достаточном количестве, чтобы могли приступить к необходимым подготовительным операциям для создания Палаты. Эта задержка уже была большим злом, ибо помимо времени, потерянного для дискуссий и принятия вовремя бюджета, уже прибывшие депутаты, предавшиеся интригам, разжигаемым салонами Парижа, и обманутые ультрароялистской партией, теряли всю свою умеренность, которую могли привести из своих провинций, и впутывались таким образом, что не могли больше вернуться к мудрым идеям. Те, кто прибывали позже, естественно, сближались со своими друзьями, которые, уже ангажированные, вербовали других. Таким путём была сформирована правая партия, мощная и многочисленная, которая, не разделяя всех крайностей членов ультраправых, между тем, была управляема ими и следовала всем их импульсам. По меньшей мере, они были согласны с необходимостью очистить министерство таким способом, как я рассказывал выше; и смутьяны ультраправых ловко представляли другим враждебность, которой они вскоре предадутся, только средством ввести в министерство гг. де Виллеля и Корбьера и исключить тех министров, которые не нравились им всем почти в одинаковой степени. Ничто не было легче, чем поддерживать таким образом толпу правых, состоящую из людей мало просвещенных, чуждых делам и привыкших больше следовать порывам своих сердец, чем размышлениям своих умов. Людям из клики Месье нетрудно было убедить их, что этот принц ожидал от них всего, что могло способствовать укреплению религии и монархии, и ничто, по их мнению, не соответствовало цели в большей степени, чем вынудить герцога де Ришелье, которого наконец-то хотели вывести к свету и совсем без злого умысла, отдалиться от его коллег, которые, вопреки тому, что уже делали два года назад, были тайно преданы Революции и никогда не соглашались откровенно оспаривать свои принципы. Религиозное рвение тоже выступало в поддержку этих аргументов; и когда могут убедить людей слабо просвещённых, что они действуют во имя наибольшей славы Божьей, существует совсем мало действий, в которые их не смогли бы вовлечь. Следовательно, все готовились к упорной борьбе, и первым решением было устранять от всех назначений тех, кто считался сторонником министерства. Невозможно удивиться в достаточной степени, видя, как заранее подготовленный наследник трона сеет этот ужас против тех, кто посвятил себя защите правительства короля; и чтобы объяснить эту странность, нужно всегда видеть в Месье не наследника престола, но лидера партии. Этому несчастному и ложному положению, в которое этот принц поставил себя, мы обязаны всеми трудностями, какие нам приходилось преодолевать, и всеми несчастьями, какие угрожают его семье и Франции. Следовательно, начали с того, что исключили все наши номинации, и с трудом г-н Раве получил то же количество голосов, что и г-н де Виллель. Четыре секретаря были взяты исключительно из правой партии, и увидели имя Доннадье фигурирующим среди членов комиссии по петициям. Наконец, это обращение, предлагаемое гг. Делало, Вобланом вместе со всеми персонами из ультраправых, за исключением одного, г-на Бонне, который принадлежал к центру. Это обращение, достаточно долго ожидаемое, в конце концов, появилось, и было обсуждено в тайном комитете, следуя традиции. Нас информировали об этом, и хотя сверху донизу оно носило недоброжелательный характер для министерства, единственная фраза показалась нам заслуживающей особого внимания. Признаю свою ошибку и здесь: я не сомневался, что, когда Палате разъяснят смысл, который невозможно не придать этой фразе, она почти единодушно проголосует за сокращение. Следовательно, было решено бороться с этой частью обращения, и объяснить только, что мы видим во вступлении чужеродные вкрапления. Поэтому г-н Паскье атаковал его первым со всей умеренностью. Но когда г-н де ля Бурдонне признал, что намерение составителей было именно таковым, как их упрекали, и что они к этому привязывали тот же самый смысл, что и министры, г-н де Серр, который ему отвечал, вложил в свою речь много жара; и г-н Лене ещё добавил, что, насколько его дружеские чувства могли полагать, эта атака была направлена против меня. Так и было в действительности, о чём свидетельствует речь, которую Доннадье пожелал произнести несколько дней спустя, и которую он напечатал и широко распространял. Нужно, чтобы я сказал несколько слов об этом банальном упрёке, который всегда оказывается в устах тех, кто объявляет себя моими врагами. Это – преданность столь абсолютная императору России, которому я всегда якобы готов принести в жертву Францию и её самые дорогие интересы. Нисколько не отрицаю, что у меня сохранилась привязанность к той стране, где я провёл двадцать пять лет своей жизни, где в несчастные времена я нашёл приют и достойное существование, и к правителю, который постоянно одаривал меня своей добротой и удостоил своей особой благосклонности. Но при каких обстоятельствах я мог бы пожертвовать ему интересами Франции, даже если бы был способен на такую подлость? Были ли мы в состоянии оказывать ему услуги, и нуждался ли он в том, чтобы требовать их с нашей стороны со времени Ста дней и с того момента, как я был призван встать во главе дел? Не ему ли скорее мы были обязаны защитой, чтобы ускользнуть от суровых требований и безграничных претензий других властей? У меня есть карта, свидетельство чести и славы, с которой я не расстаюсь никогда: её мне дал император Александр после подписания договора 20 ноября. Он мне её показывал несколько раз в ходе переговоров, и когда мы расставались, он мне её подарил со словами самыми проникновенными. На этой карте очерчены линией провинции, которые хотели оторвать у Франции: и только поддержка императора Александра смогла это предотвратить. Эта линия включает в себя часть Франш-Конте, весь Эльзас, большую часть Лотарингии и три епископства, Стене, Седан, Мезьер, Живе, всё Эно и французскую Фландрию до моря. Знаем, к чему привели жертвы, которые нам навязали. Когда встал вопрос о сокращении оккупационной армии на 30 000 человек, именно императору Александру мы обязаны этим облегчением; и это снова он, кто предупредил и устранил все трудности, которые касались вывода войск с нашей территории даже до истечения срока окончания первых трёх лет. Всеми послаблениями, какие мы получили для уплаты военной контрибуции и ликвидации внешних долгов, мы обязаны его влиянию. Что мы сделали и могли сделать для него в качестве компенсации за столь большую помощь? Я говорю это открыто, во всеуслышание, смело бросая вызов всем, кто мне противоречит: ничего, абсолютно ничего! Сам император, верный до скрупулёзности пятерному союзу, и опасаясь превыше всего быть обвинённым за предпочтение одной из держав, которые в него входят, отклонил привлекательность всех авансов, которые мы могли ему сделать с тех пор, как стали предоставлены самим себе. Между тем, я должен здесь изложить всю свою мысль; если пятерной союз будет расторгнут, если нужно будет прибегнуть к отдельным союзам и выбирать между Англией и Россией, признаюсь, что я бы не колебался в тот момент, и рекомендовал бы охотнее всего объединиться с Россией. Отделённые друг от друга необъятными пространствами, которые только неистовство одного завоевателя, опьянённого успехом, могло попытаться преодолеть, Франция и Россия никогда не могут иметь причину вредить друг другу; их интересы никогда не противоречат, никакое соперничество не может существовать между ними; процветание одной не может нанести вреда другой, и союза их сил достаточно, чтобы поддерживать мир во всём мире. Можем ли мы сказать столько же об Англии, с которой и соседство, и так много конкурирующих интересов, честолюбивых и коммерческих, в различных частях земного шара, установили на протяжении веков соперничество, которое может быть прекращено только на очень короткий срок и по причинам исключительным и противоестественным? Никогда союз Франции с Англией не сможет быть долговременным и не принесёт никакого плода; союз с Россией, напротив, может быть одинаково полезен для обеих наций, ведь только при этом условии союзы могут быть крепкими. Впрочем, этот вопрос не существует в настоящий момент; и это поддерживает пятерной союз, единственное средство предохранить мир от революционных принципов, на чём следует сосредоточиться сегодня. Любая другая мысль будет химерической или сможет иметь только гибельные последствия. Это отступление меня немного отвлекло от моей темы; я был рад ответить на эти обвинения, столь абсурдные, впрочем, что это почти счастье отвергать упрёки подобного рода.
Lady Rumina: Вопреки усилиям трёх министров, которых я назвал выше, обращение в таком виде, каким оно было предложено, приняли подавляющим большинством голосов. В этом случае видно, насколько далеко может зайти желание разрушения. Наибольшее согласие установилось между ультраправыми и левыми; ненависть, направленная на министерство, торжествовала в данный момент над всем, что обе партии имели одна против другой; и на основании этого чудовищного альянса мы увидели, что члены левой партии отдавали свои голоса людям из ультраправых, предпочитая их центру, и наоборот. Г-н де Виллель голосовал против фразы обращения, но с крайней неуверенностью, соответствующей его характеру; едва ли могли заметить, что он поднимался, и он там был почти позорен. Он прибыл несколько дней назад, и мы виделись несколько раз со всеми внешними изъявлениями согласия и дружбы. Казалось, он решился не поддаваться и не приближаться к министерству насильственными путями одной партии, но был очень мало расположен высказываться против этой самой партии, с которой всегда вёл себя осторожно в прошлом году и ещё меньше хотел бы бороться в нынешний момент. Мне нравится думать, что г-н де Виллель не принимал прямого участия в интригах, приведших к той развязке, какую мы вскоре увидим; он довольствовался ожиданием, не провоцируя, но и не противясь тому, что было предпринято, чтобы сделать всё произошедшее неизбежным. Г-н Корбьер ещё не прибыл, и появился только за 8 дней до больших событий. За обращение один раз проголосовали, вопрос был в том, получит ли его король, как именно он его получит и какой ответ даст. Всё это потребовало нескольких дней совещаний, что, впрочем, было неплохо, ибо не существовало никаких неудобств в том, что король казался не сильно стремящимся получить подобное обращение. Его Величество выглядел очень раздражённым и ощущал оскорбление, как адресованное ему самому, а не его министрам, потому что оно касалось пункта, который Конституция сохранила для короля без участия Палат - я имею в виду отношения с иностранцами, которыми предположительно занимался он сам. В итоге было решено, что король получит обращение, которое будет доставлено маленькой делегацией, состоящей только из президента и двух секретарей. Три ответа были составлены гг. де Серром, Лене и Паскье. Я взял эти три проекта и, совместно с г-ном Мунье, мы составили тот, который король одобрил. Мне казалось, что он был благородным и достойным, и что бы об этом ни говорили, гораздо менее суровым, чем обращение того заслуживало. Впечатление, которое он произвёл в Париже, было очень хорошим; сама Палата в первый момент казалась взволнованной, и были основания полагать, что многие её члены сожалеют, что оказались настолько сильно уведены на этот ложный путь, и вернутся к своему ходу. К несчастью, эта надежда не продлилась долго: вскоре мы узнали, что интрига вспыхнула с новой силой, вербовка была возобновлена, и что изгнание запрещённых министров всегда было боевым кличем партии очень многочисленной. Заседание в субботу предоставило в речи г-на Делало пример свирепости ещё невиданной в анналах наших совещательных ассамблей. Раздражение было доведено до такой точки, что присутствие г-на Паскье в Палате депутатов, вероятно, привело бы к нападению. Каким бы расположенным я ни был выдерживать мерзости экстремистов и ждать, чтобы принять окончательное решение, если нам откажут либо в цензуре, либо в двенадцати представителях, которых мы будем обязаны вызвать, однако, когда оскорбления не падали на меня, и, следовательно, моё положение было менее невыносимо, чем у моих коллег, я находился в намного худшем положении, чтобы защищать свою точку зрения; она держалась только на преимуществе, которое я видел для нас в том, чтобы занимать ту же позицию, на которой мы остановились, при отказе от закона и не при оскорблениях; ибо у меня больше не было надежды, что мои коллеги приведут обратно большинство и присоединят к нам достаточное количество членов правой партии, чтобы продвинуть законы, которые мы собирались предложить. Мнение Месье было мне известно; усилия его партии были публичными, и, хотя он уверял, что не поддерживает никакую партию, никто ему не верил и не мог верить. Гг. Паскье и Симеон несколько раз предлагали мне свой уход от дел; но я бы потерял всякое уважение в своих собственных глазах и уважение всех честных людей, не охваченных страстями, если бы я на это согласился. Между тем, следовало принять решение; каждый день усугублял зло, и альтернатива сводилась, по моему мнению, к тому, чтобы разогнать Палату или посоветовать королю изменить министерство. Третье мнение было предложено самим г-ном Паскье и понравилось многим людям, которые верили, что найдут в этом средство для выхода из затруднительного положения. Обсуждая тяжёлое неудобство, которое имелось для королевской власти видеть, как Палата депутатов ниспровергает министра, они полагали, что нужно сначала её распустить, потом повторно составить Министерство в направлении, желаемом этой самой Палатой, и приступить тогда к новым выборам. Это решение мне казалось имеющим неудобства двух других: оно шокирует роялистов, которые подвергались опасности в шансах на новых выборах; оно не успокоит меня насчёт опасностей правительственного состава, который насильно увлечёт меня на путь, каким я не желаю следовать. Я не задержался, стало быть, на этой идее, которая только отсрочивала мою жертву; роспуск заслуживал более серьёзного внимания. Если бы было хоть немного надежды получить Палату, собранную из людей более разумных, чем эти, не существовало бы причин для сомнений; но не имея ни возможности, ни желания опереться на левый центр, какие основания у нас были надеяться на лучший состав новой Палаты депутатов? Раздражение, которое произведёт роспуск, не могло не повлиять на новые выборы; могли ли существовать сомнения в результатах, которые мы получим? Эта новая Палата будет похожа на старую, или даже мы бы увидели прибывшими туда людей ещё более буйных, ещё сильнее раздражённых роспуском. Представим себе ярость Месье, разделение королевской семьи и сцены, которые должны за этим последовать. Больше не нейтралитета Месье следовало опасаться; но, при всей его враждебности, какую роль он будет играть в этом предположении, особенно учитывая, что возраст короля, его болезни и потребность в физическом и душевном покое, которая ощущалась у него с каждым днём всё больше, мешали думать об энергичных мерах, к которым первое окончательное решение о роспуске Палаты неизбежно должно привести? Я счёл своим долгом изложить королю положение дел. Я представил ему различные решения, какие существовали для принятия, и детализировал ему их недостатки и преимущества. Решение о роспуске, казалось, вызвало его отторжение, тогда как полное обновление министерства его, видимо, устраивало. Далёкий от того, чтобы сделать малейшее усилие, чтобы меня задержать, он мне доказал с безукоризненным знанием представительной формы правления и многократно ссылаясь на Англию, что в ситуации, в которой министерство находилось с Палатой, нужно, чтобы оно ушло всё целиком. Он не допускает возможности того, чтобы я мог остаться, отделившись от своих коллег, даже пожертвовав некоторыми: подобный образ действий казался ему таким, каким он и был в действительности, то есть очень мало достойным. Признаю, тем не менее, что лёгкость, с которой он покидал своих слуг, чтобы взять новых, поразила меня и укрепила в решении о моём уходе. Я заметил, что далёкого расстояния от дел, на котором король всегда держал Месье, больше не существовало, и вскоре у меня было этому абсолютно решающее доказательство. Этому первому разговору с королём предшествовал короткий разговор с Месье в воскресенье 23 декабря. Он говорил мне о тяжести обстоятельств, о необходимости принимать решение; и поскольку время нам не позволяло продолжить эти переговоры, я попросил у него позволения возобновить их как можно раньше. Это второе совещание состоялось во вторник утром, и было довольно долгим; Месье рассматривал состояние дел в качестве человека, который к ним готовился, и где все идеи не являлись его собственными. Он резюмировал различные решения, которые следовало принять, и преимущественно остановился, как на разумном, на соглашении, по которому, сохраняя из прежнего министерства гг. де Серра и Роя, я всё улаживал заменой исключённых членов на гг. де Виллеля и Корбьера. При такой цене Месье обещал мне свою поддержку и всё своё влияние. Всё это сопровождалось торжественными изъявлениями привязанности и желанием меня сохранить, которое, я верю, было искренним в тот момент. Я мог ответить только тем же, о чём уже говорил много раз, но по случаю новых предложений поддержки и сотрудничества, для меня невозможно было не напомнить Месье, причём с большой силой, что меньше чем два года назад я получил от него обещания, все столь же торжественные, и при обстоятельствах, которые должны были способствовать тому, чтобы сделать их ещё более священными; что сегодняшний разговор достаточно доказывал, какая у них была судьба, и что, рискуя ему не понравиться, мой долг сказать ему, что я не могу придавать больше веса его нынешним обещаниям, чем тем, которые были сделаны два года назад, что для меня было невозможно уступить подобным настоятельным просьбам; что, к тому же, король принимает не больше, чем я, что я могу согласиться пожертвовать своими коллегами и, таким образом, признать публично, что оскорбления и клевета, которым они подвергались, не были безосновательными. Разговор продолжался достаточно долго, и мы расстались, оставшись каждый на тех же позициях и с теми же чувствами – то, что было практически всегда на наших частых совещаниях. На следующий день у меня был ещё с королём разговор, где я ему сказал о необходимости сформировать новую администрацию, в которой мне казалось невозможным, чтобы я принял участие; король с этим согласился и воспользовался даже таким выражением: «Что я бы запятнал себя, действуя иначе». Он добавил тогда, что знал, что Месье желал с ним поговорить, и собирался послать его искать, чтобы договориться обо всём с ним. Вспомним разговор в июле, о котором я рассказывал выше, и можем судить об изменениях, которые должны были произойти в положении короля по отношению к его брату. Это сближение столь экстраординарное, когда мы знали уклонение короля от всего того, что казалось дележом его власти, лёгкость, с которой он отказывался от собственного министерства, то есть от системы, которой следовал уже шесть лет, в то время как ещё в Сен-Клу мне казалось, что он дорожит ею как делом с установившейся репутацией, которой оно пользовалось в Европе – всё это мне доказало, что умственное, как и физическое состояние короля подверглось заметному ухудшению. Отныне следовало готовиться к тому, что настоящая власть переходит в руки Месье, и я в этом больше не сомневался, когда король сказал мне, что видел Месье, у них было долгое совещание, которым он остался очень доволен, что Месье должен был увидеть гг. де Виллеля и Корбьера, и ему их прислали после этого. Он меня попросил указать им несколько имён, и я назвал герцога де Блакаса для руководства Советом и министерством иностранных дел, г-на Пасторе для печатей, маршала герцога де Беллюна для войны, маршала де Клермон-Тоннерра для морского министерства и графа де Монморанси для дома короля. Король наотрез отказался менять министра дома, который, в сущности, не должен считаться частью кабинета, поскольку не несёт никакой ответственности. Гг. де Виллель и Корбьер не приняли ни герцога де Блакаса, ни г-на Пасторе, взяли графа де Монморанси для иностранных дел, и заменили маркиза Пасторе г-ном Пейронне для печатей. С этой минуты король был занят только тем, что торопил момент нашей замены; он говорил об этом всем нашим коллегам с крайним нетерпением, и если бы было позволено шутить над столь серьёзным делом, я бы сказал, что было нечто смехотворное вызывать меня дважды к королю и к Месье, чтобы ускорить и подготовить приказ, который назначал наших преемников, имён которых я ещё не знал. Но Боже упаси, чтобы я осмелился позволить себе насмешку в столь серьёзных обстоятельствах, которые представляются в моём разуме окрашенными в столь тёмные тона. Это печально, глубоко удручающе видеть, что интрига берёт верх таким способом, и готовит Франции опасности, которых, как мы могли верить, она счастливо избежит. Я недостаточно эгоистичен, чтобы радоваться независимости, которая, по правде говоря, всегда мною нежно любима, но которую в нынешних обстоятельствах я крайне печален возвратить обратно. Король мне ещё сказал, что гг. де Виллель и Корбьер желали, чтобы гг. де Серр и Рой могли остаться и стать частью нового министерства. Я стремился к этому с тем же усердием, как если бы я сам ещё должен был оставаться главой, но бесполезно; они захотели последовать за моей судьбой, и признаю, что, честно сделав всё то, что было в моей власти, чтобы их уговорить, я не могу порицать их за принятое ими решение. В четверг у меня в доме был ещё большой ужин, и много людей пришло на вечеринку. Довольно большое количество членов правой партии подошло ко мне засвидетельствовать о своих сожалениях, так как о нашей отставке было уже известно, но страсть ослепляла их настолько, что они искушали меня, делая серьёзные упрёки, не уступать тотчас же, ибо желали сохранить меня без моих коллег. Им казалось очень простым, чтобы я подчинялся всем их капризам, это было нечто вроде долга в их глазах, и я становился почти виновным, уклоняясь от этого. Невозможно представить, до какой степени страсти способны сбивать с пути лучшие умы. Я простился с королём без того, чтобы он мне высказал много сожалений – не то, чтобы я полагал, что он испытывает ко мне некоторую привязанность, но нетерпение выйти из затруднений момента поглощало все его другие мысли. Месье выказал немного больше милости, но радость наконец-то достичь цели, к которой он стремился уже так долго, прорывалась сквозь все его слова и абсолютно господствовала. Как француз, как верный слуга дома Бурбонов, я искренне желаю, чтобы эта радость была длительной, и чтобы пробуждение, которое последует за этой прекрасной мечтой, не стало очень горьким. Смогли бы мои печальные предчувствия не реализоваться, и Провидение устранило бы от Франции и королевского дома опасности, которые могут навлечь на неё ошибки и непредусмотрительность тех, кто превозносит себя как её самых усердных защитников!» Париж, 2 января 1822.
Amie du cardinal: Lady Rumina, спасибо за труд. Как мудр Дюк, как просто и доходчиво излагает свои мысли. К тому же он дружественно настроен к России, что было такой редкостью. Остаётся только пожалеть, что такой человек был вынужден уйти в отставку. Воистину, «пророков нет в отечестве своём».
Lady Rumina: Amie du cardinal , очень приятно, что понравилось! Полностью согласна с Вами! Увы, времена были ужасные... И у нас так мало известно об этом подробностей! Теперь размышляю, за какой перевод взяться следующим. Есть вариант насчёт "французских глав" из Варескьеля - это фактически половина огромного тома, но если потихоньку... И есть вариант переводить то, что сам Дюк писал о себе - "Дневник моего путешествия в Германию" про Вену и про штурм Измаила. Пока в раздумьях
Amie du cardinal: Lady Rumina пишет: И есть вариант переводить то, что сам Дюк писал о себе Конечно, решать будете только Вы - но мне кажется очень интересным повествование самого Дюка. Я за второй вариант.
Lady Rumina: Amie du cardinal , у нас с Вами мысли сошлись! Тоже больше склоняюсь ко второму варианту - хотя очень жалею, что на русском так мало информации об эпохе Реставрации и об отношениях, которые связывали очень известных людей того времени. Этим тоже однажды надо будет заняться
МАКСимка: Lady Rumina, огромное спасибо за ваш колоссальный труд! Браво. Lady Rumina пишет: И есть вариант переводить то, что сам Дюк писал о себе - "Дневник моего путешествия в Германию" про Вену и про штурм Измаила. Это было бы очень интересно! Я тоже за второй вариант.
Lady Rumina: МАКСимка , спасибо большое! Очень приятно, что понравилось! Как здорово, что у нас мысли сходятся!
Lady Rumina: Поскольку в компании этих месье я провела немало часов во время своего перевода - мне захотелось увидеть лица этих людей, которые предпочли вместе уйти от власти, но не предать друг друга. Вот что о них пишет в своих мемуарах мадам де Буань: "Среди всех администраций моего времени это была, несомненно, самая сильная, самая искусная и самая сплочённая. Вот почему она заложила менее чем за два года фундамент достаточно крепкий, чтобы Реставрация могла безнаказанно предаваться безумствам, накапливавшимся в течение восьми последующих лет. На девятый дошли до предела, и строй рухнул... Последующими событиями было доказано, что эта форма правления полностью удовлетворяла пожеланиям и потребностям подавляющего большинства страны. Это второе министерство Ришелье было тем, что до революции 1830 года называли золотой серединой..." Второе министерство герцога де Ришелье: Военный министр - маркиз де Лятур-Мобур Министр финансов - граф Рой Министр без портфеля, бывший министр внутренних дел при первом министерстве Ришелье - виконт де Лене Министр внутренних дел - граф Симеон Министр юстиции - граф де Серр Министр иностранных дел - барон Паскье Министр военно-морского флота и колоний - барон Порталь Портрета барона Мунье в интернете нет, к сожалению - а он был весьма интересным человеком! Ушедшие министры без портфеля - граф де Виллель и граф де Корбьер:
Lady Rumina: "К повышению... достоин": Документы РГВИА о службе герцога А.Э. де Ришелье в русской армии: http://www.reenactor.ru/index.php?showtopic=76150
Amie du cardinal: Можно прямо сюда дать ссылку. Спасибо, очень интересно.
Lady Rumina: Мне бы очень хотелось обсудить один момент. Честно говоря, поначалу я думала к своему переводу автобиографии герцога де Ришелье добавить собственные комментарии, поскольку герцог о многих вещах не рассказывает - и прежде всего о тех, которые могут ему польстить. Яркий пример "дикой скромности Ришелье", по выражению Деказа. Потом я отказалась от этой мысли в пользу живого течения рассказа, словно общаешься с живым собеседником. Однако, без этих дополнений общая картина событий всё же оказывается далеко неполной, и выпадают многие важные вещи. Вот, например, как на самом деле происходил эпизод, когда д'Артуа давал Ришелье слово чести, что поддержит его во всём. Мой перевод из 3 тома Мемуаров мадам де Буань: "Герцог де Ришелье должен был уехать в Лондон в тот самый час, когда умирал герцог де Берри; его путешествие было отложено. Король предложил ему заменить г-на Деказа: он отказался. Месье послал за ним, он умолял его согласиться; герцог де Ришелье снова отказался, и более категорично по отношению к Принцу. Наконец, под воздействием самых сильных уговоров, герцог ответил Месье, что его самое сильное возражение связано с невозможностью управления из-за больного короля, жизнь которого всегда казалась готовой ускользнуть, при этом имея настроенным против себя наследника короны и всех его близких друзей. «Если бы я согласился, Месье, спустя год Вы бы уже были во главе оппозиции против моей администрации». Месье дал своё слово чести поддерживать меры герцога де Ришелье всеми своими средствами. Герцог всё ещё сопротивлялся. В конце концов, Месье умолял его на коленях (и когда я говорю на коленях, я имею в виду - стоя на двух коленях на полу), во имя своего горя, прийти на помощь его семье и защитить то, что от неё осталось, от ножей убийц. Г-н де Ришелье, растроганный, смущённый, всё ещё сопротивлялся. Месье продолжил: «Послушайте, Ришелье; это соглашение между дворянином и дворянином. Если я найду какой-то повод для критики в том, что вы сделаете, я обещаю объясниться с Вами откровенно наедине, но поддерживать преданно и открыто действия Вашего министерства. Я клянусь в этом окровавленным телом моего сына; я даю Вам своё слово чести, слово дворянина». Г-н де Ришелье, побеждённый и глубоко тронутый, почтительно склонился к руке, протянутой ему, говоря: «Я согласен, Монсеньор». Три месяца спустя Месье был во главе всех оппозиций и в глубине всех интриг; но, быть может, в тот момент он был искренним". Вот скажите, как "убитый горем отец" может так легко разбрасываться такими клятвами? Откровенно скажу, меня глубоко шокирует, как д'Артуа мог так манипулировать гибелью собственного сына. Ему было невозможно не поверить в этой ситуации - но как вообще можно верить человеку без совести, без принципов, без сердца, зато подлому?
Amie du cardinal: Lady Rumina пишет: ри месяца спустя Месье был во главе всех оппозиций и в глубине всех интриг Да, редкое вероломство и двуличие. Поверь такому...
Lady Rumina: Amie du cardinal , очень рада, что Вы со мной солидарны Д'Артуа - это человек, который глубоко меня шокирует :((( Если даже окровавленное тело сына для него не свято, слово будущего короля Франции - вообще пустой звук... Ультрароялисты ненавидели Ришелье за то, что он остановил их "белый террор" (затормозил его буквально собой и своим именем) и распустил их "бесподобную палату" - этой умеренности ему не могли простить. Но как можно было выгонять талантливых министров, доказавших свои таланты, и забивать министерство бездарными марионетками, лично преданными д'Артуа? И отказываться от реального будущего без потрясений, которое открывалось для Франции, передавая дела в руки менее способных людей? Видимо, д'Артуа считал, что он сам такой великий король и со всем справится. Настолько нетрезвая самооценка. Если бы Людовик XIII был бы такого же о себе высокого мнения, как д'Артуа, и также выгнал бы кардинала Ришелье по причине "не нравится" и сделал бы министром кого-нибудь из своих любимцев - история Франции явно развернулась бы в другом направлении, и далеко не лучшем :(((
Lady Rumina: Благодаря МАКСимке и оставленной им ссылке в теме про двух кардиналов я нашла совершенно дивную статью из журнала об английском искусстве, посвящённую сэру Томасу Лоуренсу и его портрету герцога де Ришелье. Там рассматривается история создания портрета, где политические интриги тесно переплетаются с искусством, глубокая приверженность сестры герцога маркизы де Монкальм, которая заказала множество гравюр и популяризировала изображение своего великого брата. Там же немного рассказывается о ненависти и лицемерии Шатобриана (целиком история его борьбы против Дюка не сможет войти ни в один биографический фильм о Шатобриане, поскольку полностью уничтожит остатки его романтического имиджа - это был человек очень тщеславный, надменный, подлый, полный ненависти и крайне реакционно мыслящий). Особенно мне понравилась цитата из письма Шатобриана, что если Ришелье - их единственный якорь перед лицом проблем, то Шатобриан сочтёт за лучшее потерпеть кораблекрушение. Собственно, именно это и произошло - но подобный выбор для страны, ей-Богу, странен. Кстати, выяснилось ещё, что существует некий портрет герцога де Ришелье работы Эрсана (Louis Hersent), но его нигде невозможно в интернете найти, хотя о нём пишут даже во французской Википедии В общем, прекрасная искусствоведческая статья: Sir Thomas Lawrence and France: The portrait of the duc de Richelieu Чтобы её прочесть онлайн - нужно зарегистрироваться и положить её на полку. Конечно, я её скопировала, но не уверена, что правила того ресурса позволяют её выложить целиком на форуме (а жаль, потому что, на мой взгляд, ценная информация должна быть широко распространённой). Поэтому целиком я её выложу у себя в ЖЖ под замком для друзей, а здесь - первая страница:
МАКСимка: Lady Rumina, очень хороший ресурс, да. Есть много редких статей, которые больше мне нигде не попадались. Lady Rumina пишет: Конечно, я её скопировала Вы принт скринами? Или там есть какой-то другой способ копировать?
Lady Rumina: МАКСимка , я нажимала "Открыть изображение", страница открывалась как фотография, после чего я её сохраняла в "Моих рисунках" :)
полная версия страницы