Мадам де Севинье и её письма

Форум » Искусство XVII века » Мадам де Севинье и её письма » Ответить

Мадам де Севинье и её письма

МАКСимка: Размещаем информацию о мадам де Севинье и её семье.

Ответов - 86 новых, стр: 1 2 3 4 5 All

Amie du cardinal: Маркиза де Севинье (Sеvignе, в девичестве -- Marie de Rabutin-Chantal) родилась в Париже в 1626 году. Девочка рано осталась сиротой. Ее отец, барон де Шанталь, погиб в сражении с англичанами через год после ее рождения, мать умерла в 1633 году. Юная сирота воспитывалась у дяди, аббата Ливри, где получила превосходное по тем временам образование. В возрасте шестнадцати лет Мари представлена при дворе Анны Австрийской и в 1644 году, восемнадцати лет от роду, выходит замуж за маркиза де Севинье. Легкомысленный и драчливый супруг погибает на дуэли в 1652 году, оставив молодую вдову с двумя детьми: сыном и дочерью. Эта последняя (в замужестве -- графиня де Гриньян) станет главным адресатом знаменитых писем. Оставшись вдовой, маркиза де Севинье живет попеременно в Париже и нескольких своих замках и ведет обширную корреспонденцию. Почта в XVII веке была организована вовсе не плохо. Курьеры (их называли les ordinaires) дважды в неделю, в назначенные дни выезжали из Парижа. Письмо из Парижа в провинцию доезжало за пять дней, из провинции в другую, отдаленную провинцию -- за десять. В особо важных случаях пользовались услугами экстренных курьеров -- les extraordinaires. Письма в те времена были полноценным литературным жанром, во многом заменяя еще не особенно бойкую прессу, как серьезную, так и не очень. La Gazette de France выходила раз в неделю, le Mercure galant -- ежемесячно. Как могли аристократы, сидя в своих отдаленных замках узнать о событиях светской жизни и вдохнуть пьянящего парижского духа? Разумеется, только распечатав разукрашенный гербами и вензелями конверт. В письмах обсуждались политические события, моды, научные открытия, супружеские измены и литературные новинки. Беллетристические пристрастия госпожи де Севинье ярки и аристократичны. Она страстная поклонница и приятельница Корнеля. Ее отзывы о Расине куда менее восторженны. Мольер упоминается в письмах в нейтральном тоне. Лафонтен и графиня де Лафайет были близкими друзьями писательницы. Труды Монтеня вызывали ее бурное восхищение. Письма маркизы де Севинье, помимо превосходного литературного стиля и душевной щедрости, отличаются богатством тем. Здесь и трогательная любовь к дочери, и документальный рассказ о судебном процессе Фуке, и путевые заметки, и светские сплетни, и литературная критика, и философские размышления, и веселые истории. Письма изобильны и разнообразны как сама жизнь. Писательнице было отмерено судьбой семьдесят лет. В 1696 году маркиза де Севинье умирает в Гриньяне, имении своей дочери. Стараниями госпожи де Симиан, дочери графини де Гриньян, четыре тома писем маркизы де Севинье к дочери были впервые опубликованы в Париже, в 1734 году. Позже последовали многочисленные добавления и переиздания. Последние письма, из опубликованных ныне, были обнаружены в Дижоне в 1872 году. Наиболее позднее полное собрание писем, вышедшее в 1953-1956 годах в серии «la Pleiade», содержит три убористых тома. (вступительное слово к письмам Элины Войцеховской и Юрия Белоцерковского) Мария Севинье (маркиза de Sevigne, урожденная Рабютэн-Шанталь) (1626-1696), известная французская писательница. Получила хорошее образование; 18-ти лет вышла замуж за маркиза Анри де Севинье, ведшего беспорядочную жизнь; в 1646 году у нее родилась дочь, к которой впоследствии были обращены ее знаменитые письма; пять лет спустя она овдовела; в 1669 году ее дочь, которую она страстно любила, вышла замуж, а два года спустя должна была покинуть Париж, так как ее муж, граф Гриньян, переселился на юг Франции. Желая заглушить тоску, вызванную разлукой с дочерью, и постоянно поддерживать сношения с ней, госпожа Севинье начала ту грандиозную переписку, которая обессмертила ее имя; несколько раз (в 1672, 1690 и 1694 годах) она ездила в Прованс, чтобы повидаться с дочерью; последняя, в свою очередь, неоднократно навещала ее в Париже. В истории французской литературы XVII века госпоже Севинье принадлежит довольно видное место. В своих многочисленных письмах она довела так называемый эпистолярный стиль до высокой степени совершенства. Ее письма поражают остроумием, искренностью, непринужденностью; они богаты меткими оценками и характеристиками, верными замечаниями, удачными сравнениями и параллелями; французский язык получает под пером госпожи Севинье большую гибкость и эластичность, становится необыкновенно выразительным, живым, изящным - и все же чуждым всякой искусственности (только немногие письма выдержаны в претенциозно-утонченном тоне, который процветал в парижских салонах, неудачно копировавших салон маркизы Рамбулье). Переписка госпожи Севинье заключает в себе ценный материал для ознакомления с ее интересной личностью и с ее отношением к дочери, которую она положительно боготворила, постоянно мучаясь мыслью, не случилось ли что-нибудь с ее кумиром, особенно во время путешествий. Еще интереснее письма госпожи Севинье в историческом отношении; это живая летопись того, что делалось во Франции, особенно при дворе, в эпоху Людовика XIV. Госпожа Севинье хочет держать свою дочь в курсе всех парижских новостей и поэтому в точности сообщает ей все, что происходит на ее глазах. Она, правда, почти нигде не возвышается до критического отношения к тому, что видит перед собой; она не разбирает, а только рассказывает, но в легкой форме несомненно сообщает много любопытного и важного. Иногда в ее приговорах относительно тех или других событий и людей заметно влияние сословных предрассудков, предвзятых мыслей и бессердечных политических мер, которые пользовались сочувствием окружающего общества. Мягкая по характеру, она с восторгом говорит, например, об отмене Нантского эдикта, в очень легком, шутливом или ироническом тоне упоминает о двух казнях, состоявшихся в 1676 и 1680 годах, о подавлении восстания в Бретани и о повешенных участниках этого восстания. Нередко попадаются, однако, и примеры совершенно обратных, более гуманных суждений. Иногда в ее письмах встречаются оценки писателей и литературных произведений: она отличалась большой начитанностью, была знакома с сочинениями Тацита, Виргилия, Тассо, с философией Декарта, отдельными богословскими сочинениями, а также с произведениями современной ей литературы. Эти оценки то вполне основательны, то явно пристрастны, но всегда отличаются остроумием и оригинальностью. Письма госпожи Севинье не предназначались для большой публики и для потомства, чем и объясняется их непринужденный, откровенный характер. Первый сборник их напечатан в 1726 году; в последующих изданиях наряду с письмами к дочери помещались иногда и другие ее письма (например, в изданиях 1801, 1806, 1818 и 1822 годов). В 1862-1867 годах сочинения госпожи Севинье напечатаны под редакцией А. Ренье, в коллекции "Les grands e crivains de la France" (14 томов). Энциклопедический словарь. Брокгауз Ф.А. Ефрон И.А. Письма мадам де Севинье: новый эпистолярный дискурс Н.В. Забабурова Мировая культура XVII-XVIII веков как метатекст: дискурсы, жанры, стили. Материалы Международного научного симпозиума «Восьмые Лафонтеновские чтения». Серия “Symposium”, выпуск 26. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. С.80-83 [80] Письма мадам де Севинье, неизменно привлекавшие внимание исследователей, в том числе и современных (См., например: Duchene R. Ecrire au [81] temps de Mme de Sevigne: lettres et texte litteraire. P., 1982; Duchene R. Naissances d’un ecrivain: madame de Sevigne. P., 1996; The Epistolary form and the letter as artifact / [editors: Jim Villani, Naton Leslie; associate editors, Sheri Matascik … [et al.] Youngstown, Ohio: Pig Iron Press: Pig Iron Literary and Art Works. 1991), представляют первый и единственный в своем роде опыт частной переписки, заведомо не предназначенной для увековечения, прижизненного или посмертного издания (известно, что они писались без черновиков, что даже для 19-го века было нетипичным явлением, и были опубликованы только по воле наследников). Сама интенция эпистолярного автора (эмоциональная потребность в общении) в данном случае делает их уникальным явлением в истории европейской переписки, которая в эту эпоху продолжала во многом оставаться ученой, светской («Письма к провинциалам» Паскаля, переписка Бюсси-Рабютена, мадам де Лафайет) или галантной. Вопрос о влиянии писем мадам де Севинье на европейскую прозу 18-го века изучен совершенно недостаточно. Известно, что ее переписка присутствовала в сознании пишущей и читающей публики на уровне цитат и сентенций. В этом отношении мадам де Севинье, сама бывшая страстной поклонницей Монтеня и Паскаля, разделила славу великих французских афористов. Кроме того, ее письма были признанным источником бесценных исторических фактов, складывающихся в хронику нравов и духовной жизни великого столетия. В таком качестве ссылки на ее письма можно находить повсеместно. Излюбленная романная жанровая форма 18-го века — эпистолярный роман — не может, естественно, рассматриваться только как проекция реальной эпистолярной традиции, хотя в то же время очевиден тот факт, что европейская литература сентиментализма тяготела преимущественно к этой форме. В данной работе мы попытаемся выявить некоторые типологические аспекты созданного мадам де Севинье эпистолярного дискурса, имея в виду прежде всего его художественную перспективу, каковой нам представляется сентиментализм и романтизм. Уникальность данного памятника состоит, на наш взгляд, в уже отмеченной новой интенции, которая естественным образом влечет за собой открытие принципиально новой этической и эстетической сферы — поэзии естественных и обыденных чувств, того «мелкого», что станет предметом эстетической рефлексии рококо, а затем — с принципиально новым пафосом — сентиментализма. Само отсутствие привычной любовной/романной интриги в письмах мадам де Севинье, их сосредоточенность на комплексе эмоций, не освоенных романной традицией, — материнской нежности, диктующей заботу о мелочах, и спонтанном переживании бытовых жизненных реалий — открывают новую художественную перспективу. Сюжет мать-дочь обретает необычный для литературы XVII века лирический пафос: «Мне всегда кажется, доченька, что я не смогла бы больше без вас жить… Я вся охвачена сильнейшим желанием вас увидеть и грустью после года [82] разлуки — все это вместе кажется мне невыносимым. Каждое утро я в том саду, который вам известен. Я ищу вас повсюду, и все те уголки, в которых я вас видела, доставляют мне страдания. Теперь вы понимаете, что любая мелочь, напоминающая мне о вас, запечатлевается в моем бедном мозгу» (Lettres de madame de Sevigne. P. 1806. T. 4. P. 400-401). Возникает лирический эффект, который в литературе следующего века будет достигаться сознательной имитацией человеческого документа (техника подобной имитации уже хорошо исследована. См., например: Rousset J. Forme et signification. P., 1962; Mylne V. The Eighteenth Century French Novel. Techniques of illusion. Manchester, 1965). Объективно развертывается поэзия домашнего, камерного в противовес официальному и условному. Стирается грань между возвышенным и низким в его привычной для классицизма оппозиции (многие исследователи, в частности, отмечали, насколько важен для мадам де Севинье в обозначенном контексте мотив болезни — реальной манифестации телесной природы — облеченный не просто в непривычные, но в почти скандально конкретные детали. В этой связи уместно отметить, что исследование медицинских аспектов указанной переписки превратилось в самостоятельную научную проблему. — См.: Madame de Sevigne, Moliere et la medecine de son temps: 3-e Colloque de Marseille. 1973.). Для автора важны любые мелочи домашнего быта, тяготы долгих путешествий, еда и сон. В контексте этой новой поэзии домашней жизни совершенно особую роль в письмах мадам де Севинье начинает играть мир детства, до сих пор практически не освоенный литературой. В разлуке со внуками она с неизменным интересом вникает во все детали их физического и нравственного развития, поразительным образом ощущая в ребенке формирующуюся личность. Психологическая ситуация, которая развертывается в письмах мадам де Севинье, оформляется в своеобразный сентиментальный психологический комплекс, сохраняющий все свое значение для литературы сентиментализма: чувство одиночества, томление разлуки, безотчетная жертвенная нежность. Этот комплекс обусловил оппозицию цивилизации и природы, очень явственно выраженную в письмах мадам де Севинье. «Г-н Паскаль, — заметила она, — говорил, что все беды происходят оттого, что человек не умеет всегда оставаться в собственной комнате» (Op. cit. P. 406). Мотив уединения весьма характерен для французской культуры последней трети XVII века. (См.: Vigourox M. Le theme de la retraite et de la solitude chez quelques epistoliers du XVII siecle. P., 1960). Уединение мадам де Севинье обретала в своем далеком бретонском замке, в окрестных садах и лесах. В ее письмах впервые развернут руссоистский мотив одиноких прогулок, ставших, кстати, ее постоянной житейской привычкой. Она много говорит о «скуке кресла», которую заменяет неустанной ходьбой, возвращаясь порой в свой замок Роше затемно (прогулки длятся порой с шести утра до пяти вечера, как она сообщает в одном из своих писем — 9 октября 1676 года). [83] Можно сказать, что именно мадам де Севинье впервые создает контур лирического предромантического пейзажа, овеянного грустью и одновременно исполненного поэтической неги. Поэтика ее пейзажных зарисовок может стать предметом специального исследования. Мадам де Севинье наполняет пейзаж субъективными лирическими ассоциациями. Прогуливаясь по аллеям парка, она одновременно странствует в утраченном времени, и, к примеру, подросшие деревья, которые она некогда сама посадила, напоминают ей о быстротечности времени. Ей особенно близки осенние пейзажи, и она любит затягивать ноябрьские и декабрьские прогулки, ощущая в увядании природы созвучие собственному психологическому состоянию. Именно поэтому ей всегда был скорее чужд роскошный Прованс, куда она приезжала погостить к дочери, со своим вечным солнцем и однообразным сиянием вод и зелени. Она с необыкновенной тонкостью фиксирует игру цветов и красок в северных пейзажных картинах, словно предвосхищая романтическую оппозицию Севера и Юга, и извлекает поистине философические эффекты из природных контрастов: «… мое настроение в основе своей зависит от погоды; потому, чтобы узнать, как я себя чувствую, вам не стоит вопрошать звезды. Но ваш Прованс всегда вам нашепчет сплошные чудеса. Прекрасная погода для вас ничего не значит, вы к ней слишком привыкли. А мы видим так мало солнца, доставляющего нам особую радость. Из всего этого можно извлечь немало ценных моральных суждений, но хватит болтать о дожде и о хорошей погоде» (Op. cit. T. 3. P. 255). Главное наслаждение ей доставляют прекрасные вечера, заполненные ярким лунным сиянием (письмо от 14 августа 1676 года). Природный ритм жизни, возвращающий к естественной стихии бытия, становится для мадам де Севинье главным источником лирических медитаций. Письма мадам де Севинье первоначально публиковались без ответов адресатов (собственно, письма главного адресата — мадам де Гриньян — скорее всего, бесследно исчезли), выстраиваясь в своеобразный дневник, а порой эпистолярную исповедь. Такой тип «монологического» эпистолярного романа — уже не новая форма в эпоху мадам де Севинье («Португальские письма» Гийерака) — формировал и дискурс лирического дневника. Дело в том, что преобладание единственного адресата переписки, которому отведена роль не только доверенного лица, но и своего рода второго «я», в высшей степени способствовало осуществлению подобной задачи (впрочем, по-видимому, не осознанной автором). Для XVII века, эпохи мемуаров, подобный дискурс скорее чужд, зато он будет в высшей степени актуален для французской литературы сентиментализма и романтизма (Руссо, Стендаль). Все это позволяет сделать вывод о том, что созданный мадам де Севинье эпистолярный стиль оказался удивительно созвучным французскому (и европейскому) роману последующих эпох, а также пограничным жанрам исповедальной и автобиографической прозы, открыв новые возможности эпистолярного самовыражения и новый модус чувствительности. Н.В. Забабурова ПИСЬМА МАДАМ ДЕ СЕВИНЬЕ: ФЕНОМЕН ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ* Письма мадам де Севинье, традиционно признанные одним из самых значительных памятников письменной культуры французского XVII в., в последнее время привлекают все более серьезное внимание исследователей в контексте историко-культурной и историко-литературной перспективы последующих столетий[1]. В сущности, эти письма представляют первый и единственный для своего времени опыт частной переписки, заведомо не предназначенной для увековечения, прижизненного или посмертного издания (известно, что они писались без черновиков, что даже для XIX в. было нетипичным явлением, и были опубликованы только по воле наследников). Сама интенция эпистолярного автора (эмоциональная потребность в общении) в данном случае делает их уникальным явлением в истории европейской переписки, которая в эту эпоху продолжала во многом оставаться ученой, светской («Письма к провинциалам» Паскаля, переписка Бюсси-Рабютена, мадам де Лафайет) или галантной. Вопрос о влиянии писем мадам де Севинье на европейскую прозу последующих столетий изучен пока совершенно недостаточно. Думается, что о непосредственном ее влиянии в плане литературном говорить вообще довольно сложно. Известно, что переписка мадам де Севинье чаще всего присутствовала в сознании пишущей и читающей публики на уровне цитат и сентенций. В этом отношении она, сама бывшая страстной поклонницей Монтеня и Паскаля, разделила славу великих французских афористов. Кроме того, ее письма были признанным источником бесценных исторических фактов, складывающихся в хронику нравов и духовной жизни великого столетия. В таком качестве ссылки на них можно находить повсеместно. Однако не меньший интерес, на наш взгляд, представляет новая ментальность, воплощенная в знаменитой переписке и отражающая определенную эволюцию культурного сознания эпохи. Известно, что основным адресатом мадам де Севинье была ее дочь, графиня де Гриньян, жившая после замужества в далеком Провансе и бывшая предметом необычно страстной материнской привязанности. «Если, дитя мое, обыскать весь двор и всю Францию, – читаем мы в одном из писем, – то только я одна, имея столь безраздельно любимую дочь, должна быть лишена радости ее видеть и постоянно жить с ней. Такова воля Провидения, которой я могу повиноваться лишь с бесконечной скорбью. Поэтому мы должны писать друг другу, потому что это единственное, что нам остается»[2]. Основной психологический мотив переписки – материнская любовь, обостренная вынужденной разлукой, – объективно превращает ее в своеобразную эпопею частной жизни. «Материнство и частная жизнь неотделимы. Все стороны повседневных контактов матери и детей не только так или иначе связаны с частной жизнью женщины, но и являются одной из главных ее составляющих», – пишет современный автор[3]. Вряд ли это обобщение можно безоговорочно распространить на ту эпоху и на ту среду, к которой принадлежала мадам де Севинье и где отношения между родителями и взрослыми детьми были гораздо более формальными, чем это представлено в знаменитой переписке. Характерно, что отношения с сыном, о котором в письмах время от времени упоминается, у мадам де Севинье были далеко не столь сердечными. «Мой сын» – так, почти официально, она его неизменно называла, и это звучит несколько странно в письмах, обращенных к дочери. Случай мадам де Севинье скорее уникальный, чем типичный, и потому ее переписка, как литературный текст, предстает явлением опережающим, открывающим духовную перспективу следующего столетия, осознавшего поэзию частной жизни и сумевшего отделить приватное от публичного. Выражение материнской любви в письмах мадам де Севинье вполне спонтанно и при этом отмечено сентиментальной аффектацией, которая в литературе XVIII в. примет характер стиля: «Мне всегда кажется, дочь моя, что я не смогла бы без вас жить... Я вся охвачена сильнейшим желанием вас увидеть и грустью после года разлуки – все это вместе кажется мне невыносимым. Каждое утро я в том саду, который вам известен. Я ищу вас повсюду, и все те уголки, в которых я вас видела, доставляют мне страдания. Теперь вы понимаете, что любая мелочь, напоминающая мне о вас, запечатлевается в моем бедном мозгу»[4]. Возникает лирический эффект, который в литературе следующего века будет достигаться сознательной имитацией человеческого документа[5]. Уникальность данного памятника состоит, на наш взгляд, в уже отмеченной новой интенции, которая естественным образом влечет за собой открытие принципиально новой этической и эстетической сферы – поэзии естественных и обыденных чувств, того «мелкого», что станет предметом эстетической рефлексии рококо, а затем – с принципиально новым пафосом – сентиментализма. Публичное зачастую воспринимается мадам де Севинье как сфера обязанностей, причем в основном утомительных. «Что касается моей жизни, – писала она своему кузену графу де Бюсси, – то вам она известна. Ведь проводишь ее с пятью-шестью друзьями, общество которых приятно, и при этом вынужденно выполняя тысячу обязанностей, а это совсем непросто. Меня особенно злит то, что дел никаких нет, а дни проходят, мы стареем и умираем. Я считаю это несправедливым. Жизнь слишком коротка...»[6]. Придворные и светские новости, которыми заполнены письма мадам де Севинье, тоже преломляются через индивидуальное восприятие: во-первых, рассказывается то, что равно интересно пишущему и читающему, а во-вторых, разрушается установленная публичная шкала оценок и в суждениях проявляется свобода частного человека, внутренне не скованного обязательствами и условностями. Это касается даже «версальских» отчетов мадам де Севинье: «Я поздоровалась с королем так, как вы меня учили. И он так ответил на мое приветствие, будто я молода и красива. Королева столь долго разговаривала со мной о моей болезни, словно речь шла о родах»[7]. Конкретная эпистолярная ситуация – доверительное общение с любимой дочерью – заранее предполагала полную непринужденность. Вот один из характерных примеров: «Прерываю здесь свое письмо, – читаем мы, – и собираюсь пройтись по городу, чтобы узнать, не пропустила ли чего-либо, что могло бы вас развлечь»[8]. И далее в этом же письме: «Я вернулась из города. Была у мадам де Лувуа, у мадам де Виллар и у маршальши д’Эстре»[9] – после чего следуют обещанные новости. Такого рода новости обычно комментируются с должной мерой светской злости, порой они несколько пикантны, так что мадам де Севинье предупреждает дочь, чтобы она не показывала какого-то конкретного письма мужу. При этом в письмах царит очаровательная бессвязность, по существу имитирующая стиль спонтанной дружеской беседы. Воспитанная в прециозных салонах, мадам де Севинье прекрасно владела искусством светской беседы: об этом свидетельствуют и непринужденность, и изящество, и тонкая ирония, отличающие ее манеру. Но это искусство объективно существовало в рамках высокого стиля, сопряженного с определенными ограничениями и условностями. В этом смысле стоит обратить внимание на одно из писем мадам де Севинье, где она с особым пристрастием рассуждает о стиле. Ее внимание привлекала одна из максим Ларошфуко, смысл которой показался ей весьма туманным: «La bonne grâce est au corps, ce que le bon sens est a l’ésprit» (Грация (приятность, изящная обходительность) свойственна телу, а здравый смысл – уму – Н.З.). «Предоставляю вам судить, – пишет она дочери, – легко ли ее понять и какая связь или соотношение существует между грацией и здравым смыслом? Я считаю, что в разговоре пользуются словами, которые, при ближайшем рассмотрении, оказываются обычно двусмысленными и которые в большинстве выражений не означают того, что, как всем кажется, они должны означать. Например, я попросила мадам Колиньи, чтобы она определила мне смысл bonne grâce и чтобы она точно объяснила разницу между bonne grâce и bon air (внешней привлекательностью – Н.З.), а также между здравым смыслом и рассудительностью, между разумом и здравым смыслом, между гением и талантом, между капризом и чудачеством, между непосредственностью и наивностью, между воспитанностью и вежливостью, между забавным и шутливым. Разве вы не согласны, что в большинстве случаев это синонимы? Это язык или лентяев или невежд»[10]. В этом случае мадам де Севинье пообещала дочери специально посвятить время поискам точных определений, независимо от того, будут ли они удачными. Важно, что переоценивается сама роль слова: от экивоков, свойственных прециозно-галантному стилю, к точности и информативности. Новый стиль начинает утверждать себя в сфере домашнего, камерного, частного и выстраивается в противовес официальному и салонному. Стирается грань между возвышенным и низким в его привычной для классицизма оппозиции. Вот, к примеру, как начинается одно из писем к дочери: «Вам пришлось родить в восемь месяцев, моя дорогая. Какое счастье, что вы себя хорошо чувствуете! Но как жаль потерять еще одного бедного малыша! Ведь вы такая разумная, так браните остальных, и вам пришла в голову фантазия помыть ноги! Когда столь далеко продвинешься в столь прекрасном деле, разве можно подвергать риску его и к тому же собственную жизнь?»[11] Многие исследователи, в частности, отмечали, насколько важен для мадам де Севинье в обозначенном контексте мотив болезни – реальной манифестации телесной природы – облеченный в непривычно конкретные детали. Экивоки были неуместны, когда речь шла о реальных проблемах, к примеру, о болезненных приступах подагры, мучившей мадам де Севинье. В этой связи уместно отметить, что исследование медицинских аспектов указанной переписки превратилось в самостоятельную научную проблему[12]. Для автора важны любые мелочи домашнего быта, тяготы долгих путешествий, еда и сон. Она с волнением вникает во все подробности путешествия на корабле, которая предприняла мадам де Гриньян из Парижа в Прованс. Она с волнением пересказывает дочери эпизод своей поездки через Невер, когда «какие-то четыре красотки» в экипаже попытались обогнать их на дороге, где двум экипажам разъехаться было никак нельзя, так что приключение чуть не закончилось падением в реку. В одном из писем разворачивается живописная картина осенней рубки леса в бретонском имении мадам де Севинье. В этом новом контексте совершенно особую роль в письмах начинает играть мир детства, до сих пор практически не освоенный литературой. В разлуке со внуками она с неизменным интересом вникает во все детали их физического и нравственного развития, поразительным образом ощущая в ребенке формирующуюся личность, хотя, впрочем, оговаривается, что внуки ей дороги постольку, постольку они есть плоть от плоти любимой дочери. Психологическая ситуация, которая разворачивается в письмах мадам де Севинье, оформляется в своеобразный сентиментальный психологический комплекс, сохраняющий все свое значение для литературы сентиментализма: чувство одиночества, томление разлуки, безотчетная жертвенная нежность. При этом одиночество становится и своеобразной потребностью, выражающей, быть может, некую исчерпанность и усталость цивилизации. Мотив этот ясно обозначен у Паскаля, и мадам де Севинье находит у него подтверждение собственным мыслям. «Г-н Паскаль, – замечает она, – говорил, что все беды происходят оттого, что человек не умеет всегда оставаться в собственной комнате»[13]. Мотив уединения весьма характерен для французской культуры последней трети XVII в.[14] Он явственно выражен у мадам де Лафайет, с которой мадам де Севинье, кстати, была очень дружна. Уединение мадам де Севинье обретала в своем далеком бретонском замке, в окрестных садах и лесах. В ее письмах впервые развернут руссоистический мотив одиноких прогулок, ставших, кстати, ее постоянной житейской привычкой. Она много говорит о «скуке кресла», которую заменяет неустанной ходьбой, возвращаясь в свой замок Роше затемно. Можно сказать, что именно мадам де Севинье впервые создает контур лирического предромантического пейзажа, овеянного грустью и одновременно исполненного поэтической неги. Поэтика ее пейзажных зарисовок может стать предметом специального исследования. Мадам де Севинье наполняет пейзаж субъективными лирическими ассоциациями. Прогуливаясь по аллеям своего парка, она одновременно странствует в утраченном времени, и, к примеру, подросшие деревья, которые она некогда сама посадила, напоминают ей о быстротечности времени: «В лесах этих я нахожу бесконечно много красоты и грусти; все эти деревья, которые вы видели маленькими, стали большими, стройными и невероятно прекрасными. Они вытянулись и создали очаровательную тень. В высоту они уже достигли сорока и пятидесяти футов, и в этом есть что-то от материнского чувства. Подумайте, ведь это я их посадила...»[15]. В одном из писем она с восторгом рассказывает дочери о дереве, которое та когда-то спасла от гибели, и даже собирается выстроить для него часовню. Ей особенно близки осенние пейзажи, и она любит затягивать ноябрьские и декабрьские прогулки, ощущая в увядании природы созвучие собственному психологическому состоянию: «...прекрасные кристальные дни осени, не жаркие и не холодные; словом, я ими очарована, я на воздухе с шести часов утра до пяти часов вечера, не теряю ни минуты...»[16]. Именно поэтому ей всегда был скорее чужд роскошный Прованс, куда она приезжала погостить к дочери, со своим вечным солнцем и однообразным сиянием вод и зелени. Она с необыкновенной тонкостью фиксирует игру цветов и красок в северных пейзажных картинах, словно предвосхищая романтическую оппозицию Севера и Юга, и извлекает поистине философические эффекты из природных контрастов: «... мое настроение в основе своей зависит от погоды; потому, чтобы узнать, как я себя чувствую, вам не стоит вопрошать звезды. Но ваш Прованс всегда вам нашепчет сплошные чудеса. Прекрасная погода для вас ничего не значит, вы к ней слишком привыкли. А мы видим так мало солнца, доставляющего нам особую радость. Из всего этого можно извлечь немало ценных моральных суждений, но хватит болтать о дожде и о хорошей погоде»[17]. Северная осень открывается ей в особой игре красок, создающих меланхолический контраст цветения и увядания: «Эти леса всегда прекрасны: зелень их в сто раз красивее, чем в Ливри. Не знаю, зависит ли это от самих деревьев или от свежести дождей, но они несравненны. Сегодня все так же зелено, как в мае: те листья, что падают, мертвы, но те, что еще на деревьях, остаются зелеными. Вы никогда не видели подобной красоты»[18]. Здесь уместно вспомнить еще одно описание, где мадам де Севинье подбирает удивительный и по-своему точный эпитет для определения цвета осенних листьев – aurore (золотисто-розовый), причем богатство оттенков этой золотисто-розовой гаммы создает, как она пишет, эффект «великолепной золотой парчи»[19]. Главное наслаждение ей доставляют прекрасные вечера, заполненные ярким лунным сиянием. Она даже просит дочь думать о ней в такие часы, словно веря, что подобный духовный контакт может быть своего рода заклинанием от бед[20]. Природный ритм жизни, возвращающий к естественной стихии бытия, становится для мадам де Севинье главным фоном лирических медитаций. Природа и уединение дают частному человеку порой призрачное ощущение независимости от суеты публичной жизни. В эти часы уединения и долгих прогулок мадам де Севинье пришла к поистине философическому заключению, фиксирующему универсальность природных ритмов. Оно облекается у нее в поэтическую метафору: «Если бы у нас было побольше терпения, мы бы избавились от тоски. Природа в такой же мере ее отгоняет, в какой нагнетает. Вы знаете, что у нас здесь настоящий туман – наступающий, отступающий, обволакивающий, отходящий, сгущающийся, рассеивающийся, приближающийся, удаляющийся и делающий все вокруг то прекрасным, то безобразным, то неузнаваемым»[21]. Письма мадам де Севинье первоначально публиковались без ответов адресатов (собственно, письма главного адресата – мадам де Гриньян – скорее всего, бесследно исчезли), выстраиваясь в своеобразный дневник, а порой и в эпистолярную исповедь. Такой тип монологического эпистолярного «романа» – уже не новая форма в эпоху мадам де Севинье («Португальские письма» Гийерака) – подготавливал и дискурс лирического дневника. Дело в том, что преобладание единственного адресата переписки, которому отведена роль не только доверенного лица, но и своего рода второго «я», в высшей степени способствовало осуществлению подобной задачи. Для XVII в., эпохи мемуаров, подобный дискурс скорее чужд, зато он будет в высшей степени актуален для французской литературы сентиментализма и романтизма (Руссо, Стендаль). Все это позволяет сделать вывод о том, что созданный мадам де Севинье эпистолярный стиль – своего рода поэтика частной жизни – оказался удивительно созвучным французскому (и европейскому) роману последующих эпох, а также пограничным жанрам исповедальной и автобиографической прозы, открыв новые возможности эпистолярного самовыражения и новый модус чувствительности. ПРИМЕЧАНИЯ -------------------------------------------------------------------------------- * Забабурова Н.В. Письма мадам де Севинье: феномен частной жизни // Филология в системе современного университетского образования. Вып. 5. М., 2002. С. 33 – 39. [1] См., например: Duchene R. Écrire au temps de Mme de Sevigné: lettres et texte littéraire. P. 1982; The Epistolary form and the letter as artifact / [editors: Jim Villani, Naton Leslie; associate editors, Sheri Matascik ... [et al.] Youngstown, Ohio: Pig Iron Press: Pig Iron Literary and Art Works. 1991); Duchene R. Naissances d'un écrivain: madame de Sevigné. P. 1996. См. также исследования, посвященные проблемам реальной и фиктивной переписки в XVIII в.: Bernard Bray et Christoph Strosetzki (edit.). Art de la lettre. Art de la conversation à l'époque classique en France. Actes du colloque de Wolfenbuttel. Оctobre. 1991. P., Klincksieck, 1995; Amossy, Ruth. La lettre d'amour du réel au fictionnel // La Lettre entre réel et fiction. P., 1998. Р. 73 – 96. [2] Lettres de madame de Sevigné. P., 1806. V. 3. P. 133. [3] Пушкарева Н.Л. Мать и материнство на Руси (X – XVII вв.) // Человек в кругу семьи. М., 1996. С. 305. [4] Lettres de madame de Sevigné. V. 4. P. 400 – 401. [5] Техника подобной имитации уже хорошо исследована. См., например: Rousset J. Forme et signification. P., 1962; Mylne V. The Eighteenth Century French Novel. Techniques of illusion. Manchester, 1965. [6] Lettres de madame de Sevigné. V. 3 . P. 96. [7] Ibid. V. 4. Р. 29. [8] Ibid. V. 4. P. 13. [9] Ibid. [10] Ibid. P. 378-379. [11] Ibid. V. 3. Р. 349. [12] См.: Madame de Sevigné, Moliere et la médecine de son temps // 3-e Colloque de Marseille, 1973. [13] Ibid. V. 3. P. 406. [14] Vigourox M. Le thème de la retraite et de la solitude chez quelques epistoliers du XVII siècle. P., 1960. [15] Lettres de madame de Sevigné. V. 3 . P. 178. [16] Ibid. Р. 124. [17] Ibid. P. 255. [18] Ibid. P. 211. [19] Ibid. V. 4. P. 547. [20] Ibid. V. 3. Р. 54. [21] Ibid. Р. 253.

МАКСимка: Музей Карнавале в Париже (Musee Carnavalet) Карнавале — музей истории Парижа, расположенный в здании старинного особняка Карнавале. Музей, знаменитый своими художественными и историческими коллекциями, сам представляет собой произведение искусства. Его здание было построено в середине XVI века архитектором Лувра Пьером Леско для председателя Верховной судебной палаты де Линьериса. Скульптурные барельефы на стенах, среди которых особенно выделяются красотой четыре женские фигуры, символизирующие времена года, принадлежат резцу знаменитого Жана Гужона, постоянно работавшего с Леско. В 1572 году особняк перешел во владение вдовы бретонского дворянина Франсуа де Керневенуа, имя которого парижане переделали в «Карнавале». В конце XVII века здесь в течение двадцати лет жила госпожа де Севинье. В это же время отель был переделан архитектором Франсуа Мансаром. Начиная с эпохи Революции в особняке помещались самые различные учреждения, пока наконец в 1866 году здание не приобрели городские власти для размещения в нем исторического музея. По-настоящему этот проект был осуществлен лишь в 1880 году, когда во главе музея стал известный ученый и коллекционер Жюль Кузен. Его собственное собрание, пожертвованное музею, так же как и богатейшие коллекции Альфреда де Лизвелля, посвященные эпохе Великой французской революции, послужили ядром замечательного музея, воссоздающего всю историю города Парижа. В нем сосредоточены богатейшие и редчайшие коллекции различных предметов, картин, гравюр и документов, начиная от материалов, найденных при раскопках, и кончая современностью. Отдельные залы посвящены топографии Парижа, парижским театрам, старинным вывескам, предметам быта и искусства. Постоянно обогащаясь новыми интересными поступлениями, музей Карнавале все время растет и расширяется. В 1989 г. в состав музея включён и соседний особняк Ле Пеллетье де Сен-Фарго. В настоящее время это крупный музей, наглядно демонстрирующий историю Парижа, в экспозиции, которого широко представлены материалы по археологии, архитектуре, декоративно-прикладному искусству. Здесь можно увидеть, как выглядели дворцы времен королей (напр. Салон Людовика XV), ощутить всю роскошь французских интерьеров от эпохи Генриха IV до начала XX века (салон особняка д’Юзес, танцзал особняка Вандель, галерея мадам де Севинье), составить полное представление о быте и нравах парижан. Музей располагает богатыми коллекциями живописи, скульптуры, графики.

МАКСимка: Замок Роше в Бретани. Госпожа де Севинье отправилась сюда в свадебное путешествие и впоследствии нередко жила в фамильном замке Небольшой замок был построен на скалистом холме, от чего и получил своё название. Сейчас можно посетить часовню и часть особняка, где находятся семейные портреты и некоторые объекты, принадлежащие маркизе де Севинье.

МАКСимка: Памятник мадам де Севинье в Гриньяне

МАКСимка: Замок Гриньян. Здесь периодически жила мадам де Севиньи. Умерла и похоронена здесь же.

Ортанс : Кстати, письма мадам де Севинье публиковались на русском языке. В них можно найти и историю процесса над Фуке, и д'Артаньяна.

МАКСимка: Ортанс , они размещены на нашем форуме в теме про Фуке: http://richelieu.forum24.ru/?1-3-0-00000028-000-0-0-1261346535

МАКСимка: Георг Фридрих Шмидт. Маркиза де Севинье Миниатюра. Маркиза де Севинье. Замок Шантийи Маркиза де Севинье. Автор Робер Нантейль

МАКСимка: Маркиза де Севинье. Работа неизвестного автора Маркиза де Севинье. Гравюра Роджера Маркиза де Севинье. Жан Петито

Amie du cardinal: Автограф письма мадам де Севинье

МАКСимка: Маркиза де Севинье. Работа неизвестного автора Маркиза в молодости, 1650 год Маркиза де Севинье. Автор Робер Нантейль

Amie du cardinal: Влюбленный лев. К госпоже де Севинье Жан де Лафонтен Вы, Севинье, чьей красоте Завидуют сами хариты, Вы, родившаяся прекрасной, Хоть это вам и все равно, Прошу вас, будьте благосклонны К невинным шуткам этой басни И взгляните без спасенья, Как любовь укротила льва. Любовь - загадочный владыка! Счастлив, кто только понаслышке Знал ее и ее удары! Если, слыша такую речь, Вы правду почтете обидой,- Пусть за правду страдает басня: Вот она и набралась духу, Чтобы припасть к вашим стопам С ревностно преданным служеньем. Когда на нашем языке Разговаривали и звери, Львы захотели, как и все, Быть допущены в наш союз. В самом деле - ведь их порода Была не хуже, чем у нас: Они были умны, отважны И были хороши собой. Но вот что из этого вышло. Однажды лев знатного рода Встретил пастушку на лугу. Она пришлась ему по нраву, И он просил ее руки. Отец более был бы рад Не столь чудовищному зятю; Выдать дочь казалось жестоко, Отказать льву было опасно. Но он решился на отказ, Увидевши однажды утром Картину их тайной любви: Мало того, что предалась Девушка яростной породе,- Ей даже кудри убирает Когтями гривастый жених. Отец, не смея отказать Такому сватовству открыто, Сказал: "Моя дочь так нежна, Что, захотев обнять жену, Ты ее поранишь когтями. Дай сперва остричь себе когти На правой и на левой лапе, А клыки в пасти - отпилить, Чтоб мягче стали поцелуи. Тебе самому будет лучше, Потому что дочери станет Приятней на них отвечать. Лев до того был ослеплен, Что он на это согласился. И вот, без зубов, без когтей, Он стал, как крепость без защиты: На него спускают собак, И он не может с ними драться. Ах, любовь! Лишь схватишь ты нас - И кончено: прощай, рассудок.

Amie du cardinal: Замок Гриньян

Amie du cardinal: Мадам де Севинье фиксирует даже звукоподражания у своей внучки, еще не умеющей говорить, которая живет с ней, и пишет мадам де Гриньян в Прованс: «Она очень забавно разговаривает: титота, тетита или тотата». Мадам де Севинье, описывая поведение своей внучки (она ее называет «моя крошка», «мое пузико»), рисует жанровые сцены в духе Ленена или Босса, более жеманные, чем у граверов конца века и живописцев XVIII столетия. «Наша девочка — темноволосая красавица, у нее все есть — вот она подходит ко мне, целует меня — я вся в ее слюне! Но она никогда не кричит». «Меня целуют, меня узнают, и при виде меня она смеется, она называет меня просто мамой» (а не доброй матушкой, как обычно называют бабушек). «Я ее очень люблю. Мы ее подстригли: сейчас у нее чудная прическа, она ей изумительно подходит. У нее прекрасный цвет лица, совершенное тельце и грудка. Она делает тысячу мелочей — ласкается ко мне, крестится, просит прощения, приседает, целует мне руку, пожимает плечиками, танцует, поднимает подбородок — и всегда прекрасна во всех отношениях. Я могу заниматься ею часами». Множество матерей и кормилиц разделяют чувства мадам де Севинье. Но ни одна из них еще не считает их достойными подобного описания. Эти «литературные» сцены из жизни ребенка полностью соответствуют сюжетам живописцев и граверов того времени: открытие детства, детского тела, детских манер и речи. Мадам де Севинье эмоционально рассказывает о времени, которое она проводит со своей внучкой: «Я читаю сейчас об открытии Западной Индии Христофором Колумбом. Чтение развлекает меня невероятно, но ваша дочь — еще больше. Я ее люблю... она так гладит ваш портрет и хвалит ваш вид, что я не могу удержаться и тут же ее целую». «Вот уже целый час я играю с вашей дочерью, она премилая». Ее подстригли и необычно причесали. «Эта прическа будто специально для нее придумана. Меня восхищает цвет ее лица и кожи. Что бы она не делала: говорит, ласкается, крестится, просит прощения, делает реверанс, целует руку — она прелесть во всем. Я забавляюсь с нею часами». А так как она очень боится заразных болезней, мадам де Севинье добавляет с легкостью, которая поразила бы современного человека, для которого смерть ребенка очень страшная вещь и не может быть темой для шуток: «Я не хочу, чтобы все это умерло». Даже при новом отношении сохранилось, как мы это уже видели у Мольера, определенное традиционное безразличие. Та же мадам де Севинье таким образом описывает траур матери, только что потерявшей ребенка: «Мадам де Коткен, получив известие о смерти маленькой дочери, упала в обморок. Она была потрясена и сказала, что у нее никогда уже не будет такой милашки». Однако мадам де Севинье считает мать несколько бессердечной и добавляет: «Но ее муж просто безутешен».(Филипп Арьес Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке.)

МАКСимка: Побывав третий раз в Отеле Карнавале, бывшем особняке мадам де Севинье, ныне прекрасный музей истории Парижа, невнимательный Максим разглядел в витринах любопытные экспонаты. Долго я пытался это сфотографировать...ну что уж получилось, простите. Кусок погребального одеяния Мадам де Севинье. Осталось, видимо, после кощунственного вскрытия гробницы в Гриньяне в 1793-м. Автограф Мадам де Севинье. 2 февраля 1671-го года: Волосы, принадлежавшие мадам де Севинье: Проект брачного контракта дочери мадам де Севинье Франсуазы с дворянином из Прованса, дважды уже перед этим женатым, Франсуа де Монтейлем, графом де Гриньян. 1669-ый год:

МАКСимка: Франсуаза-Маргарита де Севинье. Автор Пьер Миньяр. 1669-ый год. Франсуаза-Маргарита де Севинье, графиня де Гриньян (1646 - 1705) – дочь маркизы де Савинье. Франсуаза-Маргарита родилась в Париже 10 октября 1646 года. Она была первым ребенком в семье Анри, маркиза де Севинье и его молодой жены Марии де Рабютен-Шанталь. Два года спустя, в замке Рош в Бретани, родился ее брат, Шарль де Савинье (1648-1713). В 1651 году Анри был убит в дуэли из-за своей любовницы, мадам де Гондрана. Вдова маркиза де Савинье вернулась с детьми обратно в Париж, где поселилась у своего дяди, аббата де Куланжа в квартале Марэ. Слева направо. Луиза де Рувилль, графиня де Бюсси, вторая супруга двоюродного брата маркизы, писателя Роже де Бюсси-Рабютена, Франсуаза-Маргарита де Севинье, графиня де Гриньян и сама маркиза де Севинье. Замок Бюсси. После того как мать стала широко известной при королевском дворе Людовика XIV, 17-летняя Франсуаза-Маргарита смогла дебютировать в Королевском балете. Она исполняла роль постушки, а пастуха – сам Людовик. Исаак де Бенсерад говорил о мадемуазель де Севинье как об "ослепительной красавице". В следующем году, брат короля, Мсье пригласил ее на танец в Пале-Рояле (он - как бог воды, она - нимфа). В 1665, она танцевала снова с королем в балете под названием "Рождение Венеры". В июле 1668 года, во время ужина, и мадам де Севинье, и её дочь сидели за столом с самим королем. Многие говорили о том, что юная мадмуазель вполне сможет в скором времени стать любовницей Людовика, но эта честь перепала мадам де Монтеспан. Несмотря на острый ум Франсуазы-Маргариты и известную красоту, её считали холодной натурой. Двоюродный брат ее матери Роже де Бюсси-Рабютен писал, что у неё будет так много врагов, как у матери друзей и поклонников. Когда Франсуаза-Маргарита достигла 23-него возраста, мать уже начала терять надежду на брак. Однако, 4 декабря 1668 года, мадам де Севинье пишет своему кузену Бюсси, «в конце концов, самая красивая девушка во Франции выходит замуж – за не красивого мужчину, - но одного из самых честных людей в королевстве – это мсье де Гриньян». Франсуа де Адемар де Монтей, граф де Гриньян. Ему 36 лет, он дважды вдовец, родом из древней и выдающейся провансальской семьи. Он был некрасивым, даже уродливым по тем временам, но высокий, стройный и с долей обаяния. Судя по всему, он и мадемуазель де Севинье полюбили друг друга. Они поженились в Париже 27 января 1669 года. Графиня де Гриньян В том же году Людовик XIV назначает графа генерал-лейтенантом короля в Провансе. Он был вынужден покинуть Париж и вернуться в свой фамильный замок на юге Франции. Г-жа де Гриньян забеременела вскоре после свадьбы и решила остаться в Париже в связи с рождением ребенка. Дочь Мари-Бланш родилась в 1670 году. 4 февраля 1671 года мадам де Гриньян покинула Париж и отправилась к мужу в Прованс (девочку в то время отправили в монастырь на всю жизнь.) Отдаление дочери сильно опечалило маркизу де Севинье. "Я больше не вижу ее, и с каждым шагом увеличивается расстояние между нами". За промежуток почти 30 лет, мадам де Севинье отправила более 1000 писем дочери в далекий замок Гриньян, часто писав их со скоростью 20 страниц в день.

МАКСимка: Франсуа де Адемар Монтей, граф де Гриньян. Автор Николя де Ларгийер Франсуа де Адемар Монтей, граф де Гриньян (1632 - 1714) - вице-губернатор Прованса и любимый зять маркизы де Севинье. Франсуа де Кастеллан-Орнано Адемар де Монтей де Гриньян родился в провансальском деревне Гриньян в 1632 году. Он был старшим из 11 детей. После смерти своего отца, 4 августа 1668 года, он унаследовал титул графа де Гриньян. Будучи еще молодым, он вступил на военную карьеру. В 1654 г. он стал полковником в Шампани. Два года спустя, он стал капитан-лейтенантом солдат дворцовой кавалерии королевы Анны Австрийской. Франсуа де Адемар Монтей, граф де Гриньян Он был женат три раза, сначала на Анжелике-Клэр Д’Анженн, дочери маркизы де Рамбуйе. У них было две дочери. Анжелика умерла в 1665 году. Через год, Франсуа женился на Мари-Анжелике-дю-Пюи -дю-Фу, которая скончалась вскоре после рождения сына. Сын также умер в младенчестве. Дважды 36-летний вдовец, он познакомился и влюбился в 23-летнюю дочь знаменитой мадам де Севинье - Франсуазу-Маргариту де Севинье. Супруга. Мадам де Гриньян, дочка мадам де Севинье В том же году Людовик XIV назначает графа генерал-лейтенантом короля в Провансе. Он был вынужден покинуть Париж и вернуться в свой фамильный замок на юге Франции. На протяжении почти 40 лет он и мадам де Гриньян жили как вице-короли Прованса. Каждый год он председательствовал на открытии Штатов, сидя на троне с архиепископом Экса по правую сторону, а интендантом Прованса по левую. В 1673 году, Гриньян руководил осадой города Оранж. Людовик XIV был очень доволен. Франсуа де Адемар Монтей, граф де Гриньян умер в возрасте 83 в трактире по пути из Ламбеска в Марсель. Он был похоронен в Марселе в капелле Нотр-Дам-дю-Мон-Кармель. Документ, хранящийся в приходе Мазарги в Марселе. Говориться о смерти графа де Гриньяна: Ci-dessous , une tentative de transcription : Le 1er janvier a été enseveli en la chapelle de Notre Dame du Mont Carmel de cette église , Messire François de MONTEIL de GRIGNAN* chevalier des ordres du Roy**, (son) lieutenant en les armées, Commandant pour luy en Provence depuis environ trente six ans , Seigneur et Comte de Grignan Mazargues , Gouverneur de plusieurs places , il mourut à Saint Pons*** sur les huits heures du soir revenant de l’assemblée des Etats de Lambesc à Marseille en sa huitante sixieme année le trente decembre dernier 1714 au grand regret de toute la province , de Marseille et surtout de ses sujets de Mazargues qu’ont perdu en sa personne leur seigneur bienfaisant , leur puissant protecteur , de () et bienfaiteur, orné de toutes les valeurs morales et chretiennes qui l’ont rendu pendant sa vie agreable à Dieu , bienfaisant au peuple, fidele au Roy et à l’état et (le pere) aimable à ses sujets Cujus () Requisitas in pale amen . Dominique Fabre (document ad13 - 1715 - Marseille , paroisse de Mazargues, document reperé par Didier Verlaque )

Amie du cardinal: МАКСимка пишет: Дважды 36-летний вдовец, он познакомился и влюбился в 23-летнюю дочь знаменитой мадам де Севинье Я не суеверна, но как-то неприятно было бы отдавать дочь за человека, похоронившего двух жён. Впрочем, женщины стали жить дольше мужчин лишь в прошлом, XX веке. До этого чаще всего мужья хоронили жён, смертность женщин была выше на протяжении всей истории человечества. Причина - конечно же бесконечные беременности и роды.

МАКСимка: Amie du cardinal пишет: Я не суеверна, но как-то неприятно было бы отдавать дочь за человека, похоронившего двух жён. Видите ли, во-первых, муж богатый и знатный. Также возраст мадмуазель де Севинье для того времени был уже значительным (23 года). Не зря опасалась маркиза, что дочь останется незамужней. Ну и видимо, любовь тоже имела место. Правда уже может быть позже. Как они там и где познакомились, я что-то не знаю.

Amie du cardinal: Господи, вычитала в собственном, более раннем посте отрывок из письма мадам де Севинье : «Вам пришлось родить в восемь месяцев, моя дорогая. Какое счастье, что вы себя хорошо чувствуете! Но как жаль потерять еще одного бедного малыша! Ведь вы такая разумная, так браните остальных, и вам пришла в голову фантазия помыть ноги! Когда столь далеко продвинешься в столь прекрасном деле, разве можно подвергать риску его и к тому же собственную жизнь?» Какой ужас! Нет, я понимаю, уровень гигиены тогда был очень низок. Но представить себе, что во время беременности ноги мыли только легкомысленные особы, не думающие о здоровье своём и ребёнка... Да и как проходила, собственно, эта процедура, что вызвала преждевременные роды? А сколько же раз беременела эта несчастная? Потеряла ещё одного малыша. Бедная мать, бедная дочь, бедный женский пол без контрацепции, без возможности перелить кровь, без витаминов и антибиотиков (сколько гибло в муках от родовой горячки), без препаратов железа и т.д, и т.п.

полная версия страницы