Форум » XVII век » Семья и брак в XVII веке » Ответить
Семья и брак в XVII веке
Amie du cardinal: Здесь размещаем информацию о семье и браке в XVII веке, свадьбах, брачных контрактах, разводах, похищениях невест, высказывания известных людей того времени по данной теме.
Amie du cardinal: Бывают удачные браки, но не бывает браков упоительных. Франсуа де Ларошфуко
Amie du cardinal: "В наши дни, - писал в 1609 году по поводу брака Пьер д'Этуаль, - матери и отцы думают только о деньгах, и никакие другие соображения во внимание не принимаются". "Много ли браков из всех, которые заключаются каждый день, - спросил великий проповедник Бурдалу (*Бурдалу (1632—1704) — иезуит, блестящий духовный оратор эпохи короля Людовика XIV) своих многочисленных прихожан, - основаны на взаимной симпатии и уважении?" (по книге Нины Эптон "Любовь и французы")
Amie du cardinal: Жан-Батист Мольер. Жорж Данден или Одураченный муж (1668 год) «Жорж Данден. Так вот как вы исполняете обет верности, который вы дали мне при свидетелях? Анжелика. Я? Я дала его вам вовсе не по доброй воле, вы у меня вырвали его силой. Спросили вы меня перед свадьбой, согласна я за вас выйти или нет? Вы говорили об этом только с моим отцом и с матерью, - это они, собственно говоря, с вами поженились, к ним вы и обращайтесь по поводу всяких неприятностей. А я - я никогда не предлагала вам на мне жениться. Вы меня взяли, ничего не спросив о моих собственных чувствах, и я не считаю себя обязанной рабски подчиняться вашей воле. Если вам угодно знать, я хочу наслаждаться счастьем молодости, радостью свободы, на которую мне дает право мой возраст. Я хочу бывать в обществе, хочу испытать, как приятно выслушивать нежные признания. Будьте к этому готовы - это вам послужит наказанием. Благодарите небо, что я неспособна на что-нибудь худшее.»
Amie du cardinal: Кто хочет жениться на милой, Врагом хочет сделаться ей: Ведь нежность убьёт Гименей, В грехе жизнь Эрота и сила. Роже де Бюсси-Рабютен (1618-93)
Amie du cardinal: "Одним из наиболее громких скандалов той эпохи было предпринятое маркизом де Бюсси-Рабютеном похищение мадам де Мирамион (1629 - 1696). Маркиз приходился кузеном мадам де Севинье и происходил из семьи, знаменитой своей оригинальностью и остроумием,— эта фамилия вошла в словарь Литтре, где глагол rabutiner можно встретить в значении «флиртовать в галантной и веселой манере». ( Думаю, что первой, кто употребил слово rabutinade, была мадам де Севинье.) Бюсси, бывший самым отъявленным rabutin'ом из многих, делил свою жизнь между армией и парижскими гостиными, подобно многим повесам того времени. Знаменитая история с похищением произошла в 1648 году, в то время когда богатые буржуа косо смотрели на обедневших отпрысков аристократических семей — многие из этих дворян вступали в брак с их дочерьми, меняя титул на деньги. Женить сына на богатой буржуазке пришлось даже мадам де Севинье, и поражаешься, читая, как эта дама, обычно отличавшаяся добросердечием, виновато улыбаясь, представляла друзьям свою невестку, объясняя им, что "даже самую плодородную землю необходимо унавоживать время от времени"! Бюсси сражался под началом принца Конде; ему было тридцать лет, он был вдовцом, имел трех дочерей и солидные долги. Единственным выходом из положения было найти богатую невесту. Едва оправившись от лихорадки, которую он подхватил в каталонской кампании, Бюсси приехал в Париж и остановился в округе Тампль, у своего дяди, Великого Приора Мальтийских рыцарей. Всезнающие соседи осведомили его, что поблизости живет очаровательная молодая вдова — всего семнадцати лет от роду,— к несчастью, bourgeoise, но с огромным приданым в четыреста тысяч луидоров. Бюсси, заинтересовавшийся молодой женщиной, спросил, как он может ее увидеть. Доброжелательный сосед, месье Ле Бокаж, познакомил Бюсси с духовником дамы, который пообещал все устроить — за вознаграждение. Бюсси проявил в этом деле чрезвычайную наивность. Он щедро заплатил священнику и ухитрился поймать взгляд мадам де Мирамион (так звали вдову) в церкви Милосердных Отцов на улице Архивов. Он нашел, что она весьма мила; позднее духовник уверял Бюсси, что дама была без ума от его элегантности. На самом деле она даже не обратила на него внимания, но Бюсси настолько привык к легким победам, что ни на минуту не усомнился в словах святого отца. (Его личный салон был полон портретов женщин, которых он любил; таков был модный аристократический обычай того времени. Каждый портрет был снабжен соответствующей подписью, представлявшей собой краткое суждение о характере дамы и о любовной интриге, вынесенное после прекращения отношений. Например, подпись под портретом маркизы де Бом гласила, что она была «милейшей любовницей во Французском королевстве, а также самой любезной — но, к сожалению, самой неверной!») По словам духовника, мадам де Мирамион готова была выйти замуж за маркиза, но семью, которая предпочла бы видеть ее женой какого-нибудь богатого и здравомыслящего буржуа, было не так легко убедить. Однако все можно устроить, было бы время и были бы... Второй кошелек Бюсси исчез в кармане достойного священнослужителя. Тот сказал, что у него есть план, и Бюсси доверчиво, ни о чем больше не расспрашивая, оставил все детали на усмотрение священника. В это же время он присоединился к армии на севере и посвятил в свои планы принца. Конде, которого всегда чрезвычайно занимали сердечные дела, ободрил Бюсси. Вскоре пришло письмо от духовника дамы, не очень ясное, но, по-видимому, намекавшее, что в случае если родственники прекрасной вдовы будут продолжать противиться нежелательному браку, Бюсси следует пойти на решительный шаг. «Я думал,— писал Бюсси много времени спустя,— что она сама хочет быть похищенной». Бюсси обсудил положение дел с принцем Конде, который полностью одобрил идею похищения,— в тот год принц уже дал свое благословение трем похитителям как минимум — месье де Сент-Этьенну, увезшему мадемуазель де Сальной, сеньору де Шабо, умыкнувшему мадемуазель де Роган, и Колиньи, чьей добычей стала мадемуазель де Бутвиль. Принц предоставил Бюсси специальный отпуск, чтобы тот вернулся в Париж и привез королю весть о победе при Перонне. Конде даже предлагал маркизу свой замок в качестве гнездышка для медового месяца, но Бюсси уже вознамерился увезти невесту в принадлежавший его дяде замок Лоней. Дело пошло вкривь и вкось с первых же шагов. По пути в Париж Бюсси встретил друга, которому он вез письмо от сына, бывшего офицером у Конде. В письме говорилось о победе при Перонне. Новость молниеносно распространилась, и, когда Бюсси на следующий день предстал перед кардиналом Мазарини, ему ледяным тоном объявили, что привезенную им новость еще накануне вечером знал весь Париж. Бюсси не повезло, но тут ничего нельзя было поделать, и маркиз занялся организацией похищения. Духовник мадам де Мирамион, сообщив маркизу, что та собирается предпринять паломничество в Мон-Валерьен, и получив третий — и последний — кошелек золота, исчез, и более его никто и никогда не видел. Он больше не был духовником прекрасной вдовы — она отказалась от его услуг, не желая терпеть неподобающие священнику заигрывания,— но Бюсси об этом было неизвестно. Седьмого августа набожная мадам де Мирамион вместе со своей свекровью, дамой- компаньонкой и дворянином, вызвавшимся их сопровождать, уселись в карету. Когда они доехали до моста Сен-Клу, выскочившие из-за стены люди Бюсси схватили вожжи и заставили лошадей свернуть к Булонскому лесу, который в те дни кишел разбойниками, так что через него никто не осмеливался проезжать иначе как с многочисленным эскортом. Свекровь пыталась напасть на солдат и, высунув голову из окна кареты и отчаянно крича: «Я — мадам де Мирамион! Я — мадам де Мирамион! Предупредите мою семью!» — бросала изумленным крестьянам на дороге пригоршни монет. «Вздор! — смеялись солдаты, чтобы успокоить толпу.— Она сумасшедшая, мы везем ее в больницу по распоряжению его величества». Несомненно, бедная старушка, растрепанная и растерзанная, и в самом деле могла показаться сумасшедшей. Когда они остановились в лесу, чтобы поменять лошадей, молодая вдова попыталась скрыться, но ее вскоре вернули. «Она казалась очень растерянной»,— замечал младший брат маркиза, мальтийский рыцарь Ги де Рабютен. До этого он верил, что похищение было предпринято с предварительного согласия вдовы, однако теперь у него стали возникать подозрения. «Это все из-за старухи,— весело отвечал ему старший брат.— Если бы не она, все бы пошло как по маслу». Он был так в этом уверен, что немного погодя бесцеремонно высадил старую даму из кареты вместе с ее спутником и компаньонкой, бросив их где-то в полях. Мадам де Мирамион-младшая одна продолжала это хаотическое путешествие. К вечеру лошади замедлили бег, и вдова, к ужасу своему, увидела, что они подъехали к мрачному замку, обнесенному стеной с бойницами. Подъемный мост опустился, скрежеща цепями,— ее карета медленно проехала под аркой и оказалась во внутреннем дворе. Дверца открылась, и молодой мальтийский рыцарь вежливо пригласил даму выйти. Она гордо отказалась и спросила, не он ли ее похититель. Рыцарь не поверил своим ушам. «Но, мадам,— возразил он,— я выполняю распоряжения моего брата, графа де Бюсси-Рабютена; я повинуюсь ему только потому, что мне дали понять, что вы принимали участие в подготовке этого предприятия».— «Я?! — воскликнула мадам де Мирамион.— Но я знаю графа не лучше, чем вас. А что до моего согласия —нет ничего, что бы менее походило на правду». Рыцарь, осознав, что произошла какая-то ужасная ошибка, обещал даме свое покровительство, и она наконец согласилась выйти из кареты и пройти в замок. Ее провели в комнату, и вдова, увидев на столе два пистолета, немедленно схватила один из них, чтобы защитить себя, если в этом возникнет необходимость. Бюсси расхаживал взад-вперед в соседней комнате, когда брат рассказал ему о происшедшем. «Мне обещали овечку, а всучили львицу! — сказал маркиз.— Спроси у нее, не согласится ли она со мной увидеться». Едва взглянув на маркиза, мадам де Мирамион решительно заявила, что никогда не согласится связать с ним свою жизнь. Она бушевала, кричала и наконец — сраженная душевным волнением — упала замертво. Срочно послали за врачом в соседний город Сане. Доктор приехал с тревожными новостями. Гарнизон Санса, находившийся под командованием короля, собирается окружить замок. Вся провинция знала о похищении и гудела как потревоженный улей. Для офицера его величества ситуация приняла опасный оборот! К счастью, мадам де Мирамион вскоре пришла в сознание, и Бюсси, объяснив ей, как и почему произошло недоразумение, предложил проводить ее в Сане. Но ее злоключения продолжались. Задолго до прибытия в Сане ее карета и провожатые, которых дал ей Бюсси, наткнулись на состоявший из солдат гарнизона вооруженный отряд. Люди Бюсси, видя, что их собираются атаковать, отвязали лошадей и оставили карету посреди поля, так что мадам де Мирамион пришлось пешком добираться до Санса. Когда она подошла к городским воротам, те оказались заперты. Ей говорили: «Мы не можем открыть — город на осадном положении — наши солдаты отправились освобождать похищенную даму!» — «Это я, это я!» — успела крикнуть мадам де Мирамион, прежде чем снова надолго лишиться сознания. Мадам де Мирамион-старшей также пришлось пройти пешком несколько миль, прежде чем она нашла фермера, который отвез ее обратно в Париж на телеге. Добродетельные парижские буржуа были в шоке. Восклицая: «Ну и распутники эти дворяне!» — они подали жалобу в суд. Аристократия потешалась над легковерием Бюсси, что для маркиза было хуже всякого судебного дела. Особенно презирал его принц Конде, который, тем не менее, помог несчастному выпутаться. Бюсси понадобилось два года, чтобы забыть об этом скандале." ( по книге Нины Эптон "Любовь и французы")
Amie du cardinal: В 1607 году сеньор де Пьерфор похитил мадемуазель де Фонтанж. Отец девушки осадил его замок и умолял короля «исправить положение, которое с каждым днем ухудшается». В 1611 году граф де Брэзм отправился в полночь в Отель де Немур и пробрался в спальню мадемуазель де Сенектер. В 1630 году шевалье де ла Валетт похитил дочь президента Эймара и скрылся с нею на галере. В 1650 году месье де Бурбон похитил мадемуазель де Сальнев, которая защищалась, как тигрица; ее дядя, пытавшийся прийти к ней на выручку, был убит. Молодая женщина только после рождения ребенка согласилась выйти замуж за своего похитителя. ( по книге Нины Эптон "Любовь и французы")
Amie du cardinal: Строго говоря, эта история касается уже начала XVIII века. Но я все же решила поместить ее в эту тему. 15. 1708. Похищение м-ль де Роклор принцем де Леон СЕН-СИМОН МЕМУАРЫ "Принц де Леон, потеряв надежду соединиться со своей актрисой (*Принц де Леон, сын герцога де Рогана, племянник г-жи де Субиз, не на шутку увлекся некоей Флоранс Пеллерин, балериной, содержанкой герцога Орлеанского. 18 ноября 1705 г. он подарил ей пожизненную ренту в размере трех тысяч ливров в год. 31 декабря 1707 г. по приказу министра полиции д’Аржансона Флоранс была заключена в Бастилию, где 27 июня 1708 г. разрешилась от бремени девочкой. Выйдя на свободу 8 августа 1708 г., она провела остаток жизни в безвестности и умерла в 1716 г. в одном из монастырей) и впав в нужду, не только согласился, но и возжелал жениться. Его отец и мать, которые чуть было не умерли со страху, что он женится на этом создании, желали того же. Они подумали о старшей дочери герцога де Роклора (*о Франсуазе (ок. 1684–1741)): в будущем ее ожидало несметное богатство; к тому же, горбатая и крайне безобразная, уже не первой молодости, она и мечтать не могла о таком высокородном женихе, как принц де Леон, герцог и пэр, которому обеспечена была рента в пятьдесят тысяч экю, не говоря уж о прочих благах (*Принц де Леон был единственным законным наследником мадемуазель де Шабо). Столь благоприятное для обеих сторон дело близилось к завершению; но, когда настало время подписывать контракт, все рухнуло самым обидным образом из-за спеси герцогини де Роклор, потребовавшей у герцога де Рогана, чтобы тот отдал сыну более значительную часть состояния. Тот был этим весьма недоволен: он был скуп, более того, скареден; они с женой оскорбились, отказали наотрез и разорвали помолвку. Жених и невеста пришли в отчаяние: принц де Леон опасался, что отец уговаривается о его женитьбе, не имея намерения женить сына на самом деле, чтобы не выделять ему состояния; невеста испугалась, что скупая мать вообще не выдаст ее замуж и навсегда запрет в монастырь. Ей шел уже двадцать пятый год; она была наделена острым умом, отвагой, решимостью, предприимчивостью, твердостью. Принцу де Леон перевалило уже за двадцать восемь; недавно мы видели , каков был его характер. Девицы де Роклор (*Франсуаза и Элизабет, которая в 1714 г. выйдет замуж за Шарля-Луи Лотарингского-Марсана, принца де Пон) жили в Сент-Антуанском предместье, у жен-мироносиц (*так называлась церковь на улице Шаронн, построенная в 1640 г.; снесена в начале XIX в), и принцу де Леон было дозволено видеться там со своей нареченной. Едва он понял, что брак его рушится, он поспешил в монастырь, все рассказал м-ль де Роклор, прикинулся влюбленным, отчаявшимся, убедил ее, что родители никогда их не поженят и она сгинет в монастыре. Он предложил ей не даваться в обман: он, дескать, готов жениться, ежели она согласна; ведь не сами же они затеяли этот брак – его сочли возможным их родители, но из-за их скупости он рушится; как бы родители не гневались на них, со временем их ярость утихнет, а они, мол, останутся мужем и женою и освободятся от капризов своих родных – словом, наговорил столько, что убедил ее во всем, и даже в том, что нельзя терять ни минуты. Они условились, каким образом девушка получит от него известие, и он отправился распорядиться об исполнении своего плана. Г-жа де Роклор была всю жизнь неразлучна с г-жой де ла Вьевиль, той самой, которая принадлежала позже к окружению герцогини Беррийской; г-жа де ла Вьевиль была единственной особой, к которой или по приказу которой г-жа де Роклор позволила настоятельнице жен-мироносиц отпускать своих дочерей, вдвоем или порознь, всякий раз, когда она за ними заедет или пошлет. Принц де Леон, знавший об этом, велел приготовить карету той же формы, размера и с тою же отделкой, что у г-жи де ла Вьевиль, с ее гербом и три ливреи, такие же, как у ее слуг, – одну для кучера и две для лакеев; подделал письмо от нее в конверте с ее гербом и отправил этот экипаж к женам-мироносицам, поручив одному из лакеев, которому хорошенько все объяснил, отдать письмо во вторник утром, 29 мая, в то самое время, когда посылала за ними г-жа де ла Вьевиль, если желала их видеть. М-ль де Роклор, предупрежденная заранее, относит письмо настоятельнице, говорит, что г-жа де ла Вьевиль посылает только за ней, и спрашивает, не надо ли чего передать. Настоятельница привыкла к таким приглашениям, гувернантка также, и они не дали себе труда заглянуть в письмо; попрощавшись с настоятельницей, м-ль де Роклор и гувернантка тут же выходят и садятся в карету, которая немедленно трогается; на первом же углу она останавливается – там ждал принц де Леон; он распахнул дверцу и вскочил внутрь. Кучер принялся нахлестывать лошадей, а гувернантка, теряя голову от всего, что творилось, закричала, что было мочи; но принц при первом же крике весьма надежно заткнул ей рот платком. Таким вот образом они очень быстро приехали в Брюйер, близ Менильмонтана, где находился загородный дом герцога де Лоржа, который воспитывался вместе с принцем де Леон и всегда оставался его ближайшим другом; он ждал их там с графом де Рье, чье поведение худо согласовывалось с возрастом; вместе с хозяином дома граф должен был служить свидетелем. Там же поджидал наготове бродячий священник по имени Бретон, которому запрещено было отправлять богослужения; он отслужил мессу и тут же сочетал их браком; затем мой зять повел прекрасных новобрачных в прекрасную спальню. Там были припасены постели и туалетные столики; молодых раздели, уложили и на два-три часа оставили одних; затем их угостили превосходным обедом, после чего молодую вместе с безутешной гувернанткой посадили в ту же карету, которая их привезла. Они вернулись в монастырь. М-ль де Роклор как ни в чем не бывало пошла к настоятельнице и рассказала все, что с нею произошло; потом, ничуть не смущаясь воплями настоятельницы и гувернантки, огласившими всю обитель, преспокойно удалилась к себе в комнату и написала матери бесподобное письмо, в коем ставила ее в известность о своем замужестве, оправдывалась и просила прощения. Гувернантка, хоть и вконец потеряла голову, так же описала ей все, как было: хитрость, жестокость, которую к ней применили, свои оправдания, свое отчаяние. В первом приступе гнева г-жа де Роклор была не в состоянии рассуждать; решив, что подруга ее предала, она бросилась прямо к ней и с порога обрушила на нее самые горькие упреки. Г-жа де ла Вьевиль пришла в неописуемое изумление, стала спрашивать, на кого она так сердита и что произошло, но ничего не могла разобрать и тем более понять в потоке рыданий и проклятий. Наконец, после долгого и яростного разбирательства, ей приоткрылась суть дела; она заставила подругу повторить, объяснить и, возмущенная бранью, какой не ожидала от г-жи де Роклор, созвала своих людей, дабы те засвидетельствовали, что карета весь день оставалась на месте и никто из слуг в монастырь не ездил. Г-жа де Роклор ярится еще пуще и упрекает подругу, что та сперва ее погубила, а теперь еще оскорбляет и хочет над ней посмеяться; подруга говорит и делает все, что может, чтобы ее утихомирить, и сама приходит в неистовство, узнав, какое мошенничество совершили от ее имени. Наконец, после долгих объяснений, г-жа де Роклор не то чтобы успокоилась, но мало-помалу убедилась, что подруга ни в чем не виновата, и обе стали метать громы и молнии против принца де Леон и тех, кто помог ему в этом бесчестном деле. Г-жа де Роклор была невероятно возмущена принцем, а он, не давая ей скучать, после разрыва постоянно являлся к ней и свидетельствовал неизменное почтение, чем до того расположил ее к себе, что, невзирая на обидные обстоятельства разрыва, между ними начала завязываться горячая дружба с взаимными заверениями в том, что дружба эта никогда не иссякнет. Она гневалась на дочь не только за то, что та совершила, но и за веселье и свободомыслие, которые та обнаружила в Брюйере, и за песни, которыми скрашивала трапезы. Герцог и герцогиня де Роган, также разъяренные, но все же не до такого плачевного состояния, со своей стороны подняли страшный шум. Их сын, не зная, как выпутаться из последствий своего проступка, бросился за помощью к тетке, г-же де Субиз, чтобы заручиться покровительством короля в деле, которое не могло быть безразлично его величеству, поскольку наносило ущерб его брату. Тетка послала его к Поншартрену, канцлеру; принц де Леон прибыл к нему на другой день после своего достославного бракосочетания, в пять утра, когда тот одевался, и попросил совета и помощи. Он умолял сделать все, что возможно, чтобы смягчить его отца и, главное, г-жу де Роклор, но в то же время не слишком на них нажимать. Едва они заговорили, явились от г-жи де Роклор с сообщением, что она поднялась на холм и просит канцлера выйти к ней побеседовать. С канцлером она была в большой дружбе. По дороге к нему она узнала, что к Поншартрену поехал принц де Леон; она не желала ставить себя в неловкое положение, встречаясь с ним у канцлера; посему она велела остановиться в четверти лье от его дома, и канцлер тут же поскакал к ней верхом. Он поднялся к ней в карету, и она обнаружила перед ним все тот же гнев: она заявила, что приехала не для того, чтобы просить совета, но чтобы поведать ему как другу о том, как она собирается поступить, излить свое горе у него на груди, а также – поскольку он главный вершитель правосудия – попросить у него, дабы оно свершилось во всей полноте. Канцлер все выслушал, потом хотел возразить, но едва она почувствовала, что он собирается ее вразумлять, как разошлась еще пуще и прямо оттуда устремилась в Марли, где находился король и где она в этот приезд еще не была. Она остановилась у маршальши де Ноайль: бабка маршала де Ноайля по отцу была дочерью маршала де Роклора; та послала г-жу де Роклор к г-же де Ментенон рассказать о своем горе и умолить ее о встрече с королем в частной обстановке у нее дома. В самом деле, когда король кончал обедать, она вошла через одну из застекленных дверей, ведущих в сад, и, когда король, выйдя из-за стола, как обычно, пришел к г-же де Ментенон, сопровождаемый всеми, кто обычно бывал принят в эти часы, г-жа де Ментенон вопреки обыкновению подошла к нему, тихо что-то сказала, провела его, не останавливаясь, в малый покой и сразу же затворила дверь. Г-жа де Роклор бросилась ему в ноги и стала молить, чтобы он в полной мере обрушил на принца де Леон всю тяжесть правосудия. Король поднял ее с галантностью государя, когда-то небезразличного к просительнице, и попытался ее утешить; но она упорно взывала о правосудии, и тогда он спросил, представляет ли она, что такое правосудие во всей его тяжести применительно к принцу де Леон: ведь это означает ни больше ни меньше как смертную казнь (*В соответствии с королевским указом 1629 г. «похищение с целью совращения» каралось смертной казнью. Ордонанс 1670 г. запрещал обжалование этого приговора). Она с удвоенным пылом настаивала на своем, как ни увещевал ее король; дело кончилось тем, что король посулил ей, что, раз она того желает, правосудие свершится во всей его полноте – он ей это обещает. Затем, наговорив ей любезностей, он удалился и с весьма озабоченным видом прошел прямо к себе, ни с кем не остановившись. Монсеньер, принцессы и те немногие дамы, что были с ними в первом кабинете и всегда входили вместе с ними в малый покой, а на сей раз остались с прочими дамами, терялись в догадках, что может означать этот небывалый случай, а когда они увидали короля, удалившегося таким образом, как было описано, к их любопытству добавилась тревога. Судьбе было угодно, чтобы никто не заметил, как вошла г-жа де Роклор; все недоумевали, пока из малого покоя не вышла г-жа де Ментенон и не рассказала Монсеньеру и герцогине Бургундской, в чем дело. Новость незамедлительно распространилась по комнате, и доброта двора незамедлительно проявилась во всем блеске бесстыдства: едва всем на минуту стало жаль г-жу де Роклор, как сразу же, одни из отвращения к спеси и властности бедной матери, другие просто потому, что больно уж смешно выглядело похищение уродливой горбуньи галантным негодяем, все так и покатились со смеху и смеялись до упаду, до слез, подняв совершенно непристойный шум. Г-жа де Ментенон смеялась наравне с другими, а под конец, чтобы поправить положение, сказала не слишком-то повелительным тоном, что это, дескать, немилосердно. У нее были свои причины считаться с г-жой де Роклор, не любя ее; о герцоге де Рогане и его сыне она и вовсе не заботилась. Новость получила самую беззастенчивую огласку в гостиной и там была принята так же. Тем не менее, вдоволь насмеявшись, все вспомнили о собственных интересах: там собралось немало отцов, матерей и тех, кому предстояло стать отцом или матерью; все они приняли сторону г-жи де Роклор и, как ни изощрялись в злобных насмешках, почитали ее достойной жалости и извиняли ее негодование. Мы с г-жой де Сен-Симон оставались в Париже и, как весь Париж, знали о свершившемся накануне похищении; но мы не знали всего остального – места, где происходило бракосочетание, роли в этом деле де Лоржа; итак, через день после этого происшествия я был внезапно разбужен в пять утра, увидел, что у меня одновременно распахнулись окна и отдернулись шторы, и передо мной явились г-жа де Сен-Симон и ее брат. Они рассказали мне все, что я здесь описал, или по крайней мере самое существенное. Тем временем вошел, одетый в халат, один весьма умный и одаренный человек, помогавший им советами; они хотели с ним посовещаться, а мне велели одеться и распорядиться, чтобы закладывали карету с лошадьми. Никогда еще я не видел такого растерянного человека, как герцог де Лорж. Он во всем признался Шамийару, и тот направил его к Дормье, адвокату, бывшему тогда в большой моде, а тот крайне его напугал. Расставшись с адвокатом, он бросился к нам, чтобы просить нас ехать к Поншартрену; а поскольку самые суровые обстоятельства нередко сопровождаются смешными подробностями, он стал барабанить что было сил в дверь кабинета, примыкавшего к спальне г-жи де Сен-Симон. В то время болела наша дочь (*Шарлотта (р. в 1696)); г-жа де Сен-Симон вообразила, будто ей хуже, и, в уверенности, что это стучу я, побежала открывать. Вид брата поразил ее вдвойне: она бросилась назад в постель, он – за ней, желая рассказать о своей незадаче. Она позвонила, чтобы отворили окна и впустили свет; но накануне она как раз приняла в дом шестнадцатилетнюю девушку из Ла-Ферте, и та спала в кабинете, примыкавшем к спальне с другой стороны. Г-н де Лорж, которому не терпелось перейти к делу, сказал ей, чтобы она поскорей отворила окна, вышла и затворила дверь. И вот встревоженная девочка надевает платье и нижнюю юбку, поднимается к бывшей горничной, которая ее пристроила в дом, будит ее, хочет заговорить, но не смеет и наконец рассказывает, что произошло, и как у изголовья г-жи де Сен-Симон остался молодой красавец, весь в золоте, завитой, напудренный, и как он поспешил выгнать ее из спальни. Она была изумлена и трепетала. Скоро им стало известно, кто это такой. Когда нам об этом рассказали, мы весьма позабавились, несмотря на тревогу. Канцлер поведал нам об утренних посетителях, которые нанесли ему визиты накануне, и о том, как это все было. Он настоятельно посоветовал удалить священника и всех прочих свидетелей, изъять подписи и как можно решительнее все отрицать, но притом заверил, что г-ну де Лоржу бояться нечего. От канцлера мы поехали в Этан, где застали Шамийара, который был в большом затруднении, но не слишком напуган этой неприятной историей. Король приказал, чтобы ему давали отчет во всем, в каждом шаге, в каждой процедуре. Все это осуществлялось через Поншартрена, он отчасти умерял усердие судей, и благодаря жене его, которая ему писала, а более, быть может, благодаря хлопотам г-жи де Субиз мы могли в нем не сомневаться. В Париже мы заехали к маршальше де Лорж, уверенные, что этот визит доставит нам одни огорчения; однако мы узнали, что священник и слуги уже удалены и теперь усилия направлены на то, чтобы уничтожить подписанный брачный контракт. Г-жа де Роклор отрядила Монплезира, лейтенанта гвардии, человека галантного и близкого друга семьи, в Монпелье – сообщить о печальном известии герцогу де Роклору, и тот пришел, если это возможно, в еще большую ярость, чем его жена. Но хотя и в Париже, и в Лангедоке рвали и метали, мало-помалу стало ясно, что король, изъявивший желание, чтобы ему постоянно как можно подробнее докладывали об этом деле, не предаст публичному бесчестью дочь г-жи де Роклор и не обречет ни на смертную казнь, ни на гражданскую смерть в чужой стране родного племянника г-жи де Субиз. Герцогиня де Фуа приходилась сестрой Роклору; итак, герцог и герцогиня де Фуа принялись уговаривать г-жу де Роклор, а там и ее мужа. Они и друзья их запугивали супругов, доказывая, как трудно принести юридические доказательства, как некрасиво выглядит желание довести дело до предела суровости, как стыдно и неприятно изобличать кого-либо во лжи, и постепенно добились, что те начали прислушиваться к рассуждениям о том, что лучше, мол, уладить этот брак между собой, чего они сперва и хотели, чем подвергать себя столь жестоким испытаниям и обесчестить собственную дочь. Самое удивительное, что враждебнее всего повели себя герцог и герцогиня де Роган. У мужа на уме были одни химеры: он не прочь был, чтобы сын его, которым он всегда был недоволен, отправился искать счастья в Испанию. Мать, отдававшая большее предпочтение второму сыну, рада была бы, если бы он стал старшим. Им и в голову не приходило добиваться успеха, пытаться вызволить сына, вынужденного скрываться, и они ничуть не постыдились воспользоваться несчастьем г-на и г-жи де Роклор и, приставив им нож к горлу, требовать у них больше приданого, чем то, каким они удовольствовались в то время, когда уговаривались о браке, который и не состоялся-то из-за споров о деньгах. Они захотели потребовать еще более выгодных условий; об этом без конца велись переговоры. В прошлый раз по просьбе принца де Леона в обсуждение брачного контракта вмешались канцлер, бывший другом г-жи де Роклор, и герцог д’Омон. По этой же причине они возвысили свой голос и теперь, но вести дело со столь неразумными людьми было им не по силам, и между двумя домами не миновать бы вражды, если бы не король, который по просьбе г-жи де Субиз решился на то, чего в жизни не делал: он сам вник во все подробности, сам уговаривал, а затем приказывал по-королевски, несколько раз призывал герцога и герцогиню де Роган, причем герцогиня о деле и говорить не желала, беседовал с ними у себя в кабинете – то по отдельности, то с обоими вместе – весьма благосклонно, хотя вовсе не любил их, и весьма терпеливо и наконец назначил им герцога д’Омона и канцлера не арбитрами, а судьями, призванными обсудить условия брака, который приказано было непременно заключить и отпраздновать, прежде чем король уедет в Фонтенбло . Когда канцлер и герцог д’Омон доложили, что герцог и особенно герцогиня де Роган всему противятся и не желают покончить дело миром, король послал за герцогиней де Роган и честью ее заверил, что не собирается отступиться от этой затеи, почел бы это для себя позором и, если она и ее муж будут упорствовать, он и без них, своей королевской властью, прекрасно сладит этот брак со всем, что подобает жениху и невесте столь знатного происхождения. Затем он разрешил принцу де Леон явиться поблагодарить его и попросить прощения за свои провинности, и наконец, после стольких ссор, тревог и мучений, оба семейства, собравшись у герцогини де Роклор, подписали брачный контракт, правда, без большой радости. Последовало церковное оглашение, и, так и не получив разрешения от кардинала де Ноайля, оба семейства направились в церковь монастыря Жен-мироносиц, где со дня своего славного замужества содержалась под присмотром полудюжины сменявшихся монахинь м-ль де Роклор. Она вышла из монастыря и вошла в церковь, принц де Леон вошел через другую дверь; как и было условлено, никаких поздравлений не было и жених с невестой не сказали друг другу ни слова. Кюре отслужил мессу и сочетал их браком. Едва церемония кончилась, все расписались и тут же разошлись кто куда. Молодые сели в карету и отправились за несколько лье от Парижа к одному финансисту, другу принца де Леона, позже они перебрались в собственный дом в Париже, где почти до самой смерти жили в жестокой нужде, послужившей им карой за сумасбродство; оба они совсем ненамного пережили герцога и герцогиню де Роган и г-на и г-жу де Роклор. Они оставили много детей. Для точности следует добавить, что брак их был улажен и совершен до Фонтенбло, но герцог де Роган с досады захворал и не согласился выделить сыну больше двенадцати тысяч ливров ренты, хотя г-жа де Роклор соглашалась дать восемнадцать, если г-н де Роган даст не меньше; он воспользовался любезностью короля, чтобы получить королевскую грамоту, в которой, вопреки всем законам королевства и всем законам и обычаям Бретани, воспрещавшим какую-либо замену наследника, ему разрешалось завещать все свои владения в Бретани следующему по старшинству, отчего крайне страдали бы младшие сыновья и дочери. Г-жа де Субиз и г-жа де Роклор принесли это ничего не стоившее соглашение королю, и замену в завещании пришлось произвести. Прошло еще два месяца, на протяжении которых король несколько раз посылал к герцогу де Рогану герцога д’Омона, дабы его поторопить, и призывал его в Фонтенбло, чтобы ускорить дело. Наконец два месяца спустя работа была завершена, королевская грамота отправлена и зарегистрирована как положено, а затем было немедленно заключено бракосочетание, которое я уже описал".
Amie du cardinal: В 1629 году французская власть объявила, что все браки, заключенные до 25-летнего возраста без согласия родителей, ничтожны. Французская Церковь протестовала перед королем, указывая, что это противно Тридентскому собору. Правительство ответило, что в браке нужно знать разницу между таинством и договором, контрактом. Условия контракта имеет право определять только государство, а дело Церкви совершать таинство. Скоро оказалось, что контракт важнее самого таинства. Брат Людовика XIII Гастон Орлеанский в 1632 году женился на принцессе Маргарите Лотарингской. По некоторым политическим соображениям этот брак был очень неприятен королю. Тогда применили теорию о различии в браке таинства и контракта, а также использовали и учение римского права, что брак ничтожен, если он совершен vi vel raptu, то есть насилием или умыканием. Понятие умыкания истолковали в очень широком смысле. В его объем включили не только увоз посредством насилия или страха лица другого пола для вступления в брак, но и всякое влияние, так что, если бы какая красавица пленила своими прелестями какого юношу, она бы с точки зрения послушных королю юристов совершила raptus, то есть умыкание; и в конце концов объявили, что Маргарита Лотарингская похитила Гастона Орлеанского. Между тем Гастон был довольно солидный мужчина, который вступал в брак уже второй раз. Тем не менее, декретом парламента, брак был признан недействительным. Гастон протестовал, ссылаясь на то, что его брак заключен в Церкви, почему только Церковь и может его отменить. На этот протест он получил ответ, что таинство брака только освящает брачный контракт, а действителен ли брачный контракт, это полномочно решать только государство, и если государство находит, что известный контракт ничтожен, то отсюда следует, что и Церковь не имела что освящать, а следовательно, не было и брака. (Сергей Троицкий ХРИСТИАНСКАЯ ФИЛОСОФИЯ БРАКА)
Amie du cardinal: История гражданского брака во Франции слагается из истории этого института у господствующей церкви и у протестантов. Проследим сначала историю гражданского брака в католической церкви. Правила Тридентского собора, послужившие в других государствах Европы краеугольным камнем брачного права, начиная с 1564 г., во Франции не были санкционированы правительством. Короли ее находили, что тридентские постановления подрывают их суверенитет и самостоятельность господствующей церкви. Но французские синоды, невзирая на это игнорирование соборных правил королевской властью, опубликовали их неофициально. Это обстоятельство послужило началом неприязненных отношений между церковью и государством. Парламент, тогда всемогущий, разжигал это нерасположение, вмешиваясь в церковную юрисдикцию, в силу правил appel comme d'abus. Однако тогдашнее французское духовенство было слишком бессильно, чтобы энергично заявить свою оппозицию светской власти, и потому оно пока предпочло угодничать перед королем, чтобы тем защитить себя от нападок парламента. Так, благодаря ходатайству духовенства в 1579 г. был издан Блуасский ордонанс (Ordonnance de Blois), заменивший, некоторым образом, во Франции правила Тридентского собора. Этим ордонансом предписывалось совершение брака непременно у священника, в церкви, при 4-х свидетелях и притом не иначе, как с предварительного согласия родителей. Активнее церковь действовала в тех случаях, где ее интересы сталкивались с интересами церкви иноверной. А эти столкновения обнаруживались по поводу смешанных браков. De jure такие браки должны были совершаться католическими священниками, de facto же духовные власти запрещали католикам венчаться с реформаторами, а католическим священникам венчать смешанные браки. Таким образом, чете смешанных вероисповеданий предстояла дилемма - или жить без всякого брака, или же отказаться вовсе от супружеской жизни. И первый, и второй выход были слишком неудовлетворительны, чтобы остановиться на них, пришлось искать третьего, и этот третий французские протестанты нашли в гражданском браке. Именно - если католический священник отказался благословить брак реформатора с католичкой или наоборот, то стороны перед этим же священником и перед специально призванным для этого нотариусом заявляли о своем намерении заключить брак, и этого заявления было, по их мнению, достаточно, чтобы считать свое супружество законным. Итак, еще задолго до введения легально во Франции гражданского брака он установился там фактически, в силу необходимости. Понятно, что церковь не могла примириться с таким исходом дела, и действительно, по ее просьбе Людовик XIV издает эдикт, которым совершенно запрещаются смешанные браки. Эта крутая мера оставалась, впрочем, мертвой буквой. Смешанные браки продолжают заключаться и именно сейчас указанным порядком - посредством объявлений о браке перед духовной и светской властями. Мало того, эта форма брака настолько оказалась излюбленной, что к ней стали прибегать все те, для которых церковное венчание было недоступно по другим причинам - по малолетству, отсутствию согласия родителей и т. п. Такие браки назывались manages à la gaumine. Между тем законодательство вместо того, чтобы удовлетворить потребности времени санкционировать гражданский брак для диссидентов и, таким образом, предотвратить возможность появления в будущем браков, отрицаемых законом, придумывает разные инквизиторские проверки браков существующих. Находя слабым контроль гражданских чиновников за исполнением брачных законов, оно вменяет в обязанность духовенству производить ревизию браков. Так, если появилось сомнение относительно известных лиц, законно ли они обвенчаны, то им предлагали или доказать это венчание, или разойтись. Ясно, какой хаос в брачных отношениях способны были создать подобные меры. Это крайне плохое состояние постановлений о браке парламент приводит в еще более плачевный вид путем своевольного толкования ордонансов о так называемых rapt и rapt de séduction, т. e. o браках, заключенных без ведома и без согласия родителей (очевидно, толкуя без основания смысл положений ордонанса). По прямому смыслу этих ордонансов такие браки признавались недействительными перед лицом закона, а виновные в этом преступлении супруги, независимо от пола, подвергались уголовному наказанию. Между тем в парламентской практике вошло в обычай беременность несовершеннолетней женщины считать обстоятельством, доказывающим принуждение ее к преступлению со стороны мужчины и тем уничтожавшим наказуемость для будто бы подвергшейся обольщению женщины. Это своеобразное понимание закона со стороны парламента стало опасным орудием в руках недобросовестных. Отцы приносили жалобы на quasi-обольстителей своих совершеннолетних дочерей; задолжавшие своим господам горничные возбуждали против них преследование на основании rapt и rapt de séduction, и в результате этих жалоб нередко были смертные приговоры над обвинявшимися в указанном преступлении. Чтобы хотя сколько-нибудь помочь делу, парламент прибегает к новому, не менее жалкому средству. Обвиненному, если он был холост, предлагали на выбор: или подчиниться наказанию, или же жениться на обвинительнице. Сколь ни грустно было, выбирали, однако, последнее. И вот парламентский комиссар вел приговоренного к браку в тяжелых оковах в церковь. Здесь этот несчастный жених должен был ожидать свою неумолимую невесту, и затем, когда она являлась, судья объявлял брак заключенным без выполнения всех предварительных формальностей и без благословения духовного лица. В таком печальном положении находилось брачное законодательство до 1730 г., когда вернулись к старому Ordonnance de Blois, ставшему действующим законом вплоть до революции. Этим возвращением к старине зло, конечно, не было пресечено. Парламентская практика постоянно сбивалась с этого скользкого пути. Она не знала, как ей быть с нарушением правил об оглашении, о согласии родителей и какого священника считать компетентным для совершения брака. Не менее безотрадную картину представляли и протестантские браки во Франции. История гражданского брака у французских протестантов связана с историей протестантизма во Франции вообще. Подобно тому, как свободы исповедания новой религии французские гугеноты достигли, только вынесши целый ряд самых возмущающих душу жестокостей, точно так же и гражданского брака они добились после долгого испытания. Как известно, французских протестантов стали преследовать, можно сказать, со дня их появления. Все правление Франсуа I, Генриха II, Франсуа II представляет сплошной ряд приводящих в ужас гонений протестантизма. Противников старой церкви истребляли без счета: их избивали по несколько тысяч сразу, их жгли массами. Понятно, что в это время не могло быть речи о признании протестантских браков в какой бы то ни было форме. В 1561 г. протестантизм был объявлен терпимым - гугенотам была дарована свобода богослужения, а вместе с этим получили признание и протестантские браки, с тем, впрочем, чтобы они подчинялись правилам канонического права и суду католической церкви. Эти льготы впоследствии были подтверждены Генрихом III, a по Нантскому эдикту гугеноты получили полную свободу веры и все права французских граждан. Этим самым была, конечно, снята опала и с гугенотских браков. С середины XVII столетия начинается новый поворот в политике по отношению к гугенотам. Людовик XIV, сокрушая все, что мешало созидаемой им централизации, начал преследовать гугенотов. У них отнимали храмы, священников лишали возможности крестить детей по правилам своей церкви, совершать браки и погребения и отправлять богослужение. Даже смешанные браки католиков с протестантами были запрещены. Среди этих преследований, 15 сентября 1685 г., был издан закон как первая попытка гражданского брака для диссидентов. При совершении предварительного соглашения перед королевским судом, ближайшим от места жительства, гугенотам было дозволено венчаться у своих священников, не иначе, однако, как в присутствии "principal officier de justice". Этот луч свободы блеснул для гугенотов не надолго. Уже в следующем месяце начались новые преследования. Нантский эдикт был отменен, протестантизм признан официально не существующим и браки протестантам было разрешено совершать только у католических священников и по католическому обряду. К самому венчанию желавших допускали не раньше, как после целого ряда тяжелых испытаний, как-то: слушания католической обедни, исповеди у католического священника и торжественного отречения от ереси. (А. И. Загоровский Курс семейного права 1902 год)
Amie du cardinal: Католическая Церковь считает нерасторжимым брак между христианами, в котором уже имела место интимная близость супругов. Однако порой можно услышать, что Папа "развел" супругов. В этом случае речь идет об "объявлении недействительности" брака. Но, по сути, это нечто совершенно иное, нежели развод (и государство проводит различие между расторжением брака и признанием брака недействительным). В таких случаях в процессе, проводимом церковным судом, констатируется, что брак не был действительно заключен. Обычно подобный процесс продолжается долго, так как закон предполагает, что брак действителен до тех пор, пока супруги не приведут однозначных доказательств его недействительности. Отметим, что процесс ведется бесплатно, и его исход не зависит от финансового положения участвующих сторон, хотя зачастую утверждается обратное. Возникает вопрос, в каких случаях брак в этом смысле считается недействительным. По сути, учитываются три причины: Несоответствующее брачное намерение Супружество недействительно, если при его заключении отсутствует истинное намерение вступить в брак. Например, когда на человека оказывалось сильное давление, принуждение, или когда еще до заключения брака сознательно отвергалась какая-либо существенная сторона супружеской жизни. Поэтому недействителен так называемый "пробный брак", так как в этом случае не предполагается его постоянность. Равным образом был бы недействителен брак, в котором сознательно отвергалось его единство. Наконец, брак был бы недействителен и тогда, когда принципиально уже до вступления в брак супруги отказались иметь детей на все время супружеской жизни. Надо иметь в виду также и психологические причины, которые, с нашей точки зрения, делают невозможным по-настоящему зрелое и свободное решение вступить в брак, например, если люди заключают брак в слишком раннем возрасте, или если решение о браке принимается под психическим давлением. Препятствия к заключению брака Если в момент заключения брака существовало обстоятельство, препятствующее его заключению, брак не может быть действительным. Как известно, для заключения брака необходимо достижение определенного возраста; лица, вступающие в брак, не могут быть близкими родственниками; они должны поступать свободно и без принуждения, они не могут состоять в другом браке и т. д. Недостатки формы заключения брака Если католик не заключил брак перед священником и двумя свидетелями, этот брак по церковному праву недействителен; исключением является случай, когда было дано освобождение от католической формы заключения брака. Браки некатоликов, само собой, не связаны такой формой.(Основы католического вероучения)
Amie du cardinal: В результате исторического развития, согласно догматическому воззрению римско-католической церкви, брак нерасторжим при жизни супругов. Поэтому для католика немыслим брак с разведенной протестанткой или православной. Впрочем, с точки зрения расторжимости брака различаются, как и прежде, браки, в которых не было физического общения супругов (неконсуммированные), и таковые, в которых это общение состоялось (консуммированные). Пока не было физического общения между супругами, брак расторжим. Такое расторжение дается папским декретом обычно в случаях, когда бессилие (impotentia), принуждение, ошибка или неисполнение условия материально известны, но не могут быть строго юридически доказаны. При этом же браке возможен развод, как было и раньше, вследствие желания кого-либо из супругов поступить в монашество. Развод в католической церкви заменяется разлучением (separatio), допускаемым церковью в случае, когда поведение одного супруга угрожает душевному или телесному благосостоянию другого. Разлучение возможно в двух видах постоянного и временного. Постоянное разлучение (separatio perpetua) разрешено только в случаях прелюбодеяния или содомии. Причем наличность прелюбодеяния должна быть и материально, и формально доказана, как - совершившегося факта. Кроме того, она не должна быть прощена ищущим развода супругом, и сам он не должен быть виновен в этом преступлении. Временное разлучение допускается в следующих случаях: отход от христианства, покушения супруга совратить другого в ересь или совершить противоестественный порок, при наличии других преступлений жестокого обращения, покушения на жизнь, долго продолжающихся оскорблений, опасного для здоровья раздражения супруга, заразной и продолжительной болезни, злонамеренного оставления. Во времена реформации протестанты восстановили развод. Говоря об отвержении жен вследствие прелюбодеяния, Христос (полагают протестанты) не имел в виду ограничить развод лишь этим случаем. Он отвечал лишь на вопрос, предложенный ему, чтобы закончить спор между учениками Гиллела и Шаммаи. Христос ничего не говорил о разводе по взаимному согласию или по причинам, определяемым гражданским законом, и Он не думал запрещать ни тот, ни другой. Вместе с тем многие протестантские ученые приписывают браку характер гражданского акта и оспаривают у него таинства. Лютер говорил уже в своих застольных речах: "По моему мнению брачные вопросы принадлежат юристам; разве они не призваны предписывать законы и судить относительно прав отца, матери и детей. Почему бы им не заниматься и обязанностями между супругами?". Но, по другой доктрине, брак - таинство; есть даже такие, которые усматривают опасение предоставить его в полной мере светской власти. В действительности же, хотя по взглядам протестантов правило о нерасторжимости брака, как мы видим, признано ошибочным, тем не менее в начале возникновения реформации развод не отличался легкостью: главное основание для него было нарушение супружеской верности. Потом сюда добавилось злонамеренное оставление одним супругом другого; но так как в церковных постановлениях по вопросу о разводе было дано весьма мало указаний, то дальнейшее развитие бракоразводного права шло путем консисторской практики и толкований юристов. Отсюда разнообразие в бракоразводной практике. В то время, как в одних государствах (с преобладающим протестантским населением) практика оставалась при двух вышеуказанных основных поводах, в других - развод, кроме прелюбодеяния и злонамеренного оставления, допускался и из-за противоестественных пороков, покушения одного супруга на жизнь другого, жестокого обращения, угрожающего здоровью или жизни, непреодолимой ненависти, отказа от исполнения супружеской обязанности, уничтожения плода, присуждения к бесчестящему наказанию. (А. И. Загоровский Курс семейного права 1902 год)
Amie du cardinal: Жан-Батист Мольер. Смешные жеманницы (1659 год) ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ Горжибюс, Мадлон, Като. Горжибюс. Нечего сказать, стоит изводить столько добра на то, чтобы вылоснить себе рожу! Скажите-ка лучше, как вы обошлись с этими господами? Отчего они ушли с такими надутыми лицами? Я же вам сказал, что прочу их вам в мужья, и велел принять как можно любезнее. Мадлон. Помилуйте, отец! Как могли мы любезно отнестись к неучтивцам, которые с нами так невежливо обошлись? Като. Ах, дядюшка! Неужели хоть сколько-нибудь рассудительная девушка может примириться с их дурными манерами? Горжибюс. А чем же они вам не угодили? Мадлон. Хороша тонкость обращения! Начинать прямо с законного брака! Горжибюс. С чего же прикажешь начать? С незаконного сожительства? Разве их поведение не лестно как для вас обеих, так и для меня? Что же может быть приятнее? Уж если они предлагают священные узы, стало быть, у них намерения честные. Мадлон. Фи, отец! Что вы говорите? Это такое мещанство! Мне стыдно за вас- вам необходимо хоть немного поучиться хорошему тону. Горжибюс. Не желаю я подлаживаться под ваш тон. Сказано тебе: брак есть установление священное, и кто сразу же предлагает руку и сердце, тот, стало быть, человек порядочный. Мадлон. О боже! Если бы все думали, как вы, романы кончались бы на первой же странице. Вот было бы восхитительно, если бы Кир сразу женился на Мандане, а Аронс без дальних размышлений обвенчался с Клелией! Горжибюс. Это еще что за вздор? Мадлон. Полноте, отец, вот и кузина скажет вам то же, что и я: в брак надобно вступать лишь после многих приключений. Если поклонник желает понравиться, он должен уметь изъяснять возвышенные чувства, быть нежным, кротким, страстным - одним словом, добиваясь руки своей возлюбленной, он должен соблюдать известный этикет. Хороший тон предписывает поклоннику встретиться с возлюбленной где-нибудь в церкви, на прогулке или на каком-нибудь народном празднестве, если только волею судеб друг или родственник не введет его к ней в дом, откуда ему надлежит выйти задумчивым и томным. Некоторое время он таит свою страсть от возлюбленной, однако ж продолжает ее посещать и при всяком удобном случае наводит разговор на любовные темы, предоставляя обществу возможность упражняться в остроумии. Но вот наступает час объяснения в любви; обычно это происходит в укромной аллее сада, вдали от общества. Признание вызывает у нас вспышку негодования, о чем говорит румянец на наших ланитах, и на короткое время наш гнев отлучает от нас возлюбленного. Затем он все же изыскивает средства умилостивить нас, приохотить нас понемногу к страстным излияниям и, наконец, вырвать столь тягостное для нас признание. Вот тут-то и начинаются приключения: козни соперников, препятствующих нашей прочной сердечной привязанности, тиранство родителей, ложные тревоги ревности, упреки, взрывы отчаяния и, в конце концов, похищение со всеми последствиями. Таковы законы хорошего тона, таковы правила ухаживания, следовать которым обязан светский любезник. Но пристало ли чуть не с первой встречи вступать в брачный союз, сочетать любовь с заключением брачного договора, роман начинать с конца? Повторяю вам, отец: это самое отвратительное торгашество. Мне делается дурно при одной мысли об этом. Горжибюс. Что за дьявольский жаргон? Вот уж поистине высокий стиль! Като. И точно, дядюшка: сестрица здраво о вещах судит. Пристало ли нам принимать людей, которые в хорошем тоне ровно ничего не смыслят? Я готова об заклад побиться, что эти неучтивцы никогда не видали карты Страны Нежности, что селения Любовные Послания, Любезные Услуги, Галантные Изъяснения и Стихотворные Красоты - это для них неведомые края. Ужели вы не замечаете, что самое обличье этих господ говорит об их необразованности и что вид у них крайне непривлекательный? Явиться на любовное свидание в чулках и панталонах одного цвета, без парика, в шляпе без перьев, в кафтане без лент! Ну и прелестники! Хорошо щегольство! Хорошо красноречие! Это невыносимо, это нестерпимо! Еще я заметила, что брыжи у них от- плохой мастерицы, а панталоны на целую четверть уже, чем принято. Горжибюс. Неужто у них и впрямь рассудок помутился? Стрекочут, стрекочут - в толк не возьму, что они болтают. Слушай, Като, и ты, - Мадлон... Мадлон. Умоляю вас, отец: забудьте эти нелепые имена и зовите нас по-другому. Горжибюс. То есть как - нелепые? Да ведь эти имена даны вам при крещении! Мадлон. О боже мой! Как вы вульгарны! Поверить трудно, что такой отец, как вы, мог произвести на свет столь просвещенную дочь! Разве говорят в изящном стиле о каких-то Като и Мадлон? Согласитесь, что одно такое имя способно опошлить самый изысканный роман. Като. Правда, дядюшка: от столь резких звуков мало-мальски музыкальное уха невыразимо страдает. Зато имя Поликсена, избранное сестрицей, или Аминта, как я себя называю, отличается благозвучием, которого даже вы не сможете отрицать. Горжибюс. Вот вам мое последнее слово: я знать не знаю никаких других имен, кроме тех, которые вам даны при крещении. Что же касается до господ, о которых идет речь, то мне хорошо известны их семейства, а также и достатки. Мой вам приказ: выходите за них замуж! Мне надоело с вами возиться: нянчить двух взрослых девиц - непосильное бремя для человека моих лет. Като. Что до меня касается, дядюшка, то я одно могу сказать: я считаю замужество делом в высшей степени неблагопристойным. Можно ли свыкнуться с мыслью о том, чтобы лечь спать рядом с неодетым мужчиной? Мадлон. Позвольте нам хоть немного подышать атмосферой парижского высшего общества,- давно ли мы расстались с провинцией? Позвольте нам самим завязать роман по взаимной склонности и не слишком торопите с развязкой. Горжибюс (в сторону). Дело ясное: совсем рехнулись. (Громко.) Я уж вам сказал: я ничего не понимаю в вашей болтовне, но я желаю быть полным хозяином в доме. Или вы без всяких разговоров пойдете под венец, или, черт возьми, я вас упрячу в монастырь! Помяните мое слово! (Уходит.)
Amie du cardinal: Именно традиция римского права была унаследована европейским гражданским и каноническим правом и легла в основу их правовых норм, которые, к тому же, соблюдались лишь тогда, когда за их соблюдением могли проследить. Согласно каноническому праву, брачный возраст определялся индивидуальной биологической зрелостью (наличием менструации или эякуляций), и только в 1563 г., на Тридентском вселенском соборе Католической церкви, был установлен фиксированный календарный возраст: 12 лет для девушек и 14 для юношей. Тот же собор упразднил «гражданский» брак (сожительство без формальной регистрации) и постановил, что заключение брака возможно лишь путем венчания . Однако, вероятно, и после того в глазах народа традиция сохраняла более высокий авторитет, чем право, и даже в период наивысшего расцвета канонического права (с XII по XV век) закон всегда можно было обойти – на то существовали особые стряпчие. Анализ истории брачных дел Англии наводит на мысль, что закон тогда был в лучшем случае неким ориентиром, который легко могла проигнорировать любая заинтересованная в том семья. В качестве иллюстрации этой мысли рассмотрим еще несколько случаев, произошедших как в самой Англии, так и в тех английских колониях, из которых впоследствии образовались Соединенные Штаты. Один из таких случаев был недавно обнародован Холли Брюэр (Brewer, Bullough, 2001), а именно случай жительницы Виргинии Мэри Хэтэуэй, единственной дочери и наследницы Томаса Хэтэуэя, которая в 1689 г. в возрасте 9 лет вышла замуж за некоего Уильяма Уильямса. До нас этот случай дошел только потому, что через два года она подала на развод и ее иск был удовлетворен благодаря тому факту, что она так и не вступила с мужем в сексуальные отношения. Однако если бы муж, который был на два года ее старше, ее бы «изнасиловал», ее иск, вероятнее всего, был бы отклонен (архив графства Стаффорд, 1691). Тем не менее согласие на секс, хотя и не было абсолютным требованием, все же считалось желательным. Насколько распространены были подобные союзы? Я вынужден прийти к заключению, что они были весьма распространены. К сожалению, браки фиксировались в архивах лишь тогда, когда по каким-либо причинам (например при разводе) они становились предметом разбирательства в суде, а единственный надежный источник данных о возрасте вступавших в брак в старой Англии – это «Посмертные дознания» – архив наследственных дел, который регистрировал лишь тех, кому было что завещать (Walker, 1982; Post, 1974; Russel, 1948). Все это означает, что не сохранилось никаких сведений о подавляющем большинстве тогдашнего населения королевства. Тем не менее неплохим свидетельством распространенности детских браков среди тех, кто наследовал имущество в Англии Средних веков и начала Нового времени, служит тот факт, что количество такого рода браков, упоминаемых в судебных записях, прямо пропорционально их полноте. Судьи объявляли законными даже браки с детьми младше 7 лет – вопреки постулату Грациана об их недействительности. Были признаны даже обеты двухгодовалой Джейн Брертон и трехгодовалого Джона Сомерфорда, которые за них дали взрослые. Когда несколько лет спустя эти «супруги» захотели оформить развод, им пришлось обратиться в суд за соответствующим разрешением (Furnivall, 1897). По меньшей мере один законовед XVII века – Генри Суинберн – проводил различие между детьми младше 7 лет и детьми старше семи, но младше возраста половой зрелости. Он писал, что те дети, кто дает супружеские обеты в возрасте до 7 лет, должны впоследствии подтверждать свои намерения, обмениваясь поцелуями, объятиями, подарками или сувенирами, ложась рядом друг с другом или называя друг друга мужем и женой, а без такого подтверждения их браки нельзя признавать действительными. Те же требования он предъявлял и к детям старше семи, но добавлял, что, если после такого подтверждения они захотят развестись, они должны обратиться в суд, так как 7 лет – достаточный возраст для осознанного согласия на брак (Swinburne, 1686). Среди тех, чьи детские браки упоминаются в исторических документах, не только дети высших и низших дворян, но и королевские отпрыски. Например, один из незаконнорожденных сыновей Карла Второго, которому в 1671 году он даровал титул герцога Саутгемптонского, в возрасте 9 лет женился на 7-летней Мэри Вуд. Мэри была единственной дочерью богатого отца, а король, естественно, желал в жены своему сыну богатую наследницу. Брачный контракт, заключенный между отцом Мэри и королем, предусматривал выплату компенсации в 20 тысяч фунтов жениху в том случае, если невеста после свадьбы пойдет на попятный, что подразумевало неокончательность и этого детского брака. Среди правящих классов «договорные» браки между детьми были широко распространены, и хотя мнение детей учитывалось, все же главенствующую роль в них играли интересы и интриги их родителей (Habakkuk, 1940; Staves, 1990; Salmon, 1986). При этом нужно отметить, что детские браки не были и исключительной привилегией высших классов: например, сохранилась запись о некоем подмастерье Джордже Халсе, который женился, когда ему было 7 лет (Furnivall, 1897). Как пишет Холли Брюэр, детский брак верой и правдой служил интересам «голубых кровей», передаче наследственных привилегий и той идеологии, что поддерживала социальную стабильность, порядок и монархию. Контроль над процессом заключения брака был одним из способов стабилизации патриархальной системы (Brewer, Bullough, 2001), и, когда речь шла о фамильных интересах, возраст согласия ровным счетом ничего не значил. В XVI веке Филип Стаббс писал, что в Восточной Англии «чрезмерная вольность дозволяется; ибо сущих младенцев, еще в пеленках, часто весьма женят и замуж выдают тщеславные родители их и знакомые, когда младенцы сии еще зла от добра не разумеют, и служит сие умножению нечестия богопротивного и первобытным временам уподоблению» (Stubbes, 1583). Стаббса беспокоила не столько сама знать, сколько тот дурной пример, который она подавала простонародью. Этот пример породил наибольшие проблемы в североамериканских колониях, где многие переселенцы из Англии находились в услужении у хозяев, отрабатывая ученичество. В стремлении предотвратить ранние браки во многих колониях срок отработки был увеличен до 24-летнего возраста, а те, кто женился раньше, подвергались суровым взысканиям, и их дети объявлялись незаконнорожденными; правда, такое положение дел просуществовало недолго.( Верн Булло, доктор философии, доктор естественных наук, почетный профессор истории и социологии и бывший декан факультета естественных и общественных наук Университета штата Нью-Йорк, почетный профессор Калифорнийского университета ВОЗРАСТ СОГЛАСИЯ: ИСТОРИЧЕСКИЙ ОБЗОР)
Amie du cardinal: Гиллис ван Тилборг (1625-1678) Групповой портрет: Свадьба. Метрополитен- музей Нью-Йорк
МАКСимка: На фоне безмерной сложности общественных, религиозных, политических и экономических отношений, характерных для 16го и 17го вв., семейные истории и судьбы часто оказывались так же сложны, и ныне их трудно изложить достаточно связно. Прежде всего это объясняется тем, что мужчинам (во всяком случае, в кругу знати) позволялось в рамках общей религиозной морали куда больше, чем женщинам. При этом сохранялись традиционные ценности «семейного очага», обязательным считалось уважение детей к матери… Попробуем разобраться. Во-первых, браки совершались… не на небесах, увы, а путем договора между родителями жениха и невесты (если они были молоды) или путем заключения контракта (вторым или третьим браком). Собственно, так было и в Средние века, но в описываемое нами время всякое представление о приличиях при заключении браков исчезло. Можно было выдать двенадцатилетнюю девочку за пятидесятилетнего вдовца со взрослыми детьми; можно было поженить 13-летних подростков из двух совершенно разных стран (как это сделали с Людовиком 13 и его женой Анной); дядя мог жениться на племяннице; браки между двоюродными были повсеместным явлением. Популярным средством узаконить внебрачную связь более знатного господина с менее знатной дамой было выдать ее замуж за покладистого дядечку – который падок на деньги или просто не любит женщин. Более того, очень часты были разводы, разрешение на которые просто покупалось в Ватикане. Похоронив одну жену, вдовец мог жениться через месяц. Мог заменить умершую жену ее же матерью… И все это не вызывало никакого возмущения, отлучений от церкви и т.д. Максимум – соседские сплетни…. В этом хаосе, тем не менее, существовали свои принципы. Став женой, женщина рассчитывала на выполнение мужем определенных обязательств. Он должен был ее содержать на том уровне роскоши и благополучия, который определялся рангом семьи; он должен был с ней спать хотя бы время от времени, чтобы дать ей возможность родить детей – для него же; он должен был появляться с супругой на всех важных общественных событиях, в церкви и т.п. и выказывать ей оговоренный минимум уважения. При соблюдении этих условий брак считался вполне удачным. Жена не должна была предъявлять мужу претензий, если он месяцами (а то и годами) не появлялся дома, заводил любовниц столько, на сколько хватало аппетита, тратил на них деньги, признавал внебрачных детей… Жаловаться она могла только богу, так как даже матери, сестры или подруги не поняли бы, на что она жалуется: так устроен мир! Самой женщине те же принципы вменяли в обязанность следить за хозяйством супруга, рожать и воспитывать детей, уметь себя вести в обществе и принимать гостей, чтобы не уронить престиж имени, а также молиться богу за все грехи и авантюры муженька, поскольку ему самому молиться было, как правило, некогда. Измена мужу, тем более явная, открытая, категорически не поощрялась. Это не мешало многим женщинам, формально числясь мужними женами, заводить любовников, рожать им детей и так далее. Правда, это терпели в том лишь случае, если любовники были знатны и могущественны. Семья-то от этого выигрывала! Потому что важнейшим принципом была семейственность: возвысился сам, возвысь хоть немножко и всех родичей: братьев, вплоть до троюродных, племянников, родичей жены… Понадобится – тебе помогут. На родственников можно опереться. Принцип этот был настолько тверд, что ярые католики порой забывали о своей вере, когда нужно было помочь родичам-гугенотам. Разумеется, и в этом сумасшедшем водовороте страстей существовали многие сотни семей, где была и взаимная любовь, и преданность. Но они, похоже, не были в большинстве. Все это сочеталось с экзальтированной, нервозной религиозностью – похоронив жену, муж мог уйти в монастырь, потом выйти оттуда, если семье потребуется, повоевать, уладить все дела и снова вернуться в монастырь. Жены укрывались в обителях от тяжелых воспоминаний об умерших мужьях, сыновьях, братьях… Добавим еще, что в связи с почти постоянными войнами и частыми эпидемиями у мужа были все шансы погибнуть молодым, у жены – умереть родами, любые родичи могли скончаться от оспы, чумы, холеры, и ранняя смерть детей настигала почти каждую семью. http://www.revolt.kvestnik.info
Amie du cardinal: Рембрандт Семейный портрет 1668 год Музей герцога Антона-Ульриха Брауншвейг
Amie du cardinal: Юрген Овенс Портрет женщины с четырьмя детьми 1678 год Рейксмузеум Амстердам
Amie du cardinal: Юрген Овенс Портрет семьи Ван дер Бург Аукцион Сотби
Amie du cardinal: Юрген Овенс Мать с тремя детьми Музей изящных искусств Коллекция Эстергази Будапешт
Amie du cardinal: Антонис ван Дейк. Семейный портрет. Около 1620—1621 гг. Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург.
полная версия страницы