Форум » Арман Жан дю Плесси Ришелье » Большая страсть » Ответить
Большая страсть
Марсель: Большая страсть АРМАН ЖАН ДЮ ПЛЕССИ РИШЕЛЬЕ. Часть I. Кардинал с 1622 года, фактически правитель Франции с 1624 года. Способствовал укреплению абсолютизма. Лишил гугенотов политических прав; провел административную, финансовую, военную реформы; подавлял феодальные мятежи, народные восстания. Вовлек Францию в Тридцатилетнюю войну (1618—1648). Постоянно управляя — да еще так гениально — делами государства, первый министр всегда был падким на красивых женщин. "Однажды, — сообщал летописец, - он захотел совратить принцессу Марию де Гонзаг, ставшую теперь королевой Польши. Портрет Марии де Гонзага Портрет Марии де Гонзага, ставшей польской королевой Людовикой Марией Она попросила у него аудиенции. Он лежал в постели; ее ввели туда одну, и начальник стражи быстро выпроводил всех из помещения. "Месье, — сказала она ему, — я пришла, чтобы..." Он тут же прервал ее: "Мадам, я обещаю вам все, что вы пожелаете, я даже не хочу знать, о чем вы просите; просто вижу такой, какая вы есть. Никогда, мадам, вы не были так хороши. Что касается меня, то я всегда мечтал служить вам. Говоря так, он берет ее руку, она ее высвобождает и хочет сказать о своем деле. Он снова хочет взять ее руку, и тогда она встает и уходит". Некоторое время спустя он влюбился в мадам де Бриссах, жену своего кузена маршала де ла Мейере, владельца оружейного производства. "Его жена хороша собой и очень неплохо пела, — писал летописец. - Кардинал Ришелье увлекся ею; теперь у него постоянно было какое-нибудь дело к оружейцу. В Владельца арсенала стали одолевать тяжелые предчувствия. Маршальша которая, если бы захотела, могла совершенно безнаказанно дразнить и кардинала, заметила состояние муже. И вот, в один прекрасный день, проявив редкую для ее возраста решимость, она явилась к мужу и сказала, что воздух Парижа плохо на нее действует и что было бы хорошо, если он, конечно, не возражает, поехать к ее матери в Бретань. "Ах, мадам, — ответил ей маршал, — вы возвращаете меня к жизни! Я никогда не забуду милости, которую вы мне оказали". Кардинал, к счастью, больше не помышлял о ней. И неудивительно, впереди у него были еще более странные возгорания. Вот она, другая сторона медали". Однажды Людовик XIII узнал, что у его любимца, фаворита Сен-Мара, есть любовница. Эта женщина была самой знаменитой куртизанкой того времени: ее звали Марион Делорм. Король едва не заболел. Марион Делорм История жизни Марион Делорм (3. Oktober 1613 in Blois; † 2. Juli 1650) Ришелье, которому немедленно об этом доложили, был ошеломлен. Связь Сен-Мара с женщиной могла иметь весьма неприятные политические последствия. На протяжении пяти месяцев король предпринимал серьезные усилия для завоевания провинции Артуа (бывшей в то время испанским владением) и лично руководил военными операциями. Им уже были захвачены Эзден, Мезьер, Ивуа, Сен-Кентен. Но Аррас, столица провинции, еще сопротивлялся, и жестокие бои продолжались. Ришелье, знавший ранимость и ревнивый нрав короля, тут же понял, что есть серьезная опасность потерпеть военное поражение, если только Сен-Мар не порвет со своей куртизанкой. Поэтому кардинал пригласил Марион Делорм к себе, а так как он не знал другого способа прекратить ее связь с фаворитом, то ради блага государства сам стал ее любовником. Вот как протекали, по мнению Тальмана де Рео, современника Ришелье, две первые встречи кардинала и самой красивой женщины того века: "Кардинал де Ришелье платил женщинам не больше, чем художникам за их полотна. Марион Делорм дважды приходила к нему. Во время первого визита она пришла к нему в платье из серого атласа, расшитого золотом и серебром, и в украшении из перьев. Она сказала, что эта бородка клинышком и волосы, прикрывающие уши, производили самое приятное впечатление. Мне говорили, что один раз она явилась к нему в мужском платьев: всем было сказано, что это курьер. Она и сама об этом рассказывала. После двух визитов он послал ей сто пистолей со своим камердинером де Бурне, который выполнил роль сводника". Далее Тальманде Рео добавляет: "Она говорила, что кардинал де Ришелье подарил ей однажды кольцо за шестьдесят пистолей, которое ему дала племянница". "Я отнеслась к этой вещи, — говорила она, — как к трофею, потому что оно раньше принадлежало мадам де Комбале, моей сопернице, победой над которой я гордилась, а это кольцо было как добыча; в то время как она продолжает лежать на поле сражения!». Несмотря на скупость кардинала, Марион, польщенная тем, что ее выбрал этот могущественный и опасный человек, согласилась не встречаться больше с Сен-Маром, после чего король снова помирился со своим молодым другом. Король был спасен, завоевание Артуа продолжалось. Довольный Ришелье, желая вознаградить себя за это, решил остаться некоторое время любовником Марион Делорм. Но, увы, красавица оказалась болтливой; она поторопилась похвастать своей новой связью, и злые языки тут же прозвали ее госпожой кардинальшей. Иногда друзья Марион из квартала Маре и с Королевской площади говорили ей: "Как вы можете спать с прелатом?" Она улыбалась: "Да ведь без красной шапки и пурпурного облачения любой кардинал ничего особенного не представляет". Потом добавила, что такая любовная связь, без сомнения, обеспечит ей полное отпущение грехов. Вскоре весь Париж оказался в курсе этой удивительной любовной идиллии, и несколько озадаченный поэт Конрар написал господину де л'Эссо: "Месье, верно ли то, в чем меня пытались убедить, а именно, что наш Великий Пан влюблен в Марион Делорм, это он-то, глаза и уши своего принца, неусыпно пекущийся о благе государства и держащий в руках судьбу всей Европы? Сообщите же мне, месье, должен ли я верить столь значительной и столь приятной новости. Я больше уже не в состоянии доверять никому, кроме вас". Конрар не ошибался, и мы увидим, что он мог без колебаний называть Ришелье Великим Паном, настолько точно это прозвище подходило первому министру... Кардинал и вправду был большим поклонником женщин, и его кардинальское облачение нисколько не мешало ему бегать за юбками. В одном из своих трудом Матье де Морг говорил совершенно откровенно о красавицах, "не только не распутных, но, наоборот, из самых добродетельных, жаловавшихся на посягательства и насилие, которые пытался учинить над их честью Ришелье..." Но не всегда любовные похождения Ришелье заканчивались так неудачно. Ги Патен в письме, отправленном в ноябре 1649 года, писал: "За два года до смерти (то есть в 1640 году) у кардинала еще было целых три любовницы, из них первая — собственная племянница, вторая — пикардийка, то есть жена маршала де Шальна, а третья — некая парижская красотка по имени Марион Делорм, так что все эти господа в красных шапках приличные скоты. "Vere cardinale isit sunt carnales". He успел Ришелье, как говорится, отведать одной девицы, чьим ремеслом, была торговля собственными прелестями, как у него уже разгорелся аппетит на другую "жрицу Венеры" — Нинон де Ланкло. Де Ланкло — символ образованной и независимой женщины, царицы парижских салонов, сочетавшей ум и сердце, пример эволюции нравов XVII и XVIII вв. Нинон де ЛАНКЛО (1620-1706) французская куртизанка, хозяйка литературного салона. Афоризмы. Ninon de Lanklo ( 15.05.1616 года - 17.10.1706 года ) С редкой беззастенчивостью он выбрал в посредницы именно Марион и поручил ей предложить Нинон пятьдесят тысяч экю, если та согласится принимать его елейные нежности. Однако, несмотря на значительность суммы, предложение было отвергнуто мадемуазель де Ланкло. Граф де Шавеньяк писал об этом в своих "Мемуарах": "Этот великий человек (Ришелье), умевший доводить до конца самые крупные начинания, тем не менее потерпел поражение в этом деле, хотя Нинон никогда не страдала от избытка целомудрия или благопристойности; напрасно он предлагал ей через ее лучшую подругу Марион Делорм пятьдесят тысяч экю, она отказалась, потому что в то время у нее была связь с одним советником Королевского суда, в объятия которого она бросилась добровольно..." Можно, правда, задаться вопросом, какова была роль Марион в этом деле, потому что она должна была почувствовать себя глубоко оскорбленной, видя, что Ришелье предлагает сопернице пятьдесят тысяч экю, тогда как сама она получила за те же услуги всего сто пистолей. Но как бы там ни было она вскоре ушла от первого министра и вернулась в постель поэта де Барро, своего первого любовника, который, не помня себя от радости, сочинил редкостного убожества "Стансы", имевшие пространный подзаголовок "О том, насколько автору сладостнее в объятиях своей любовницы, чем г-ну кардиналу де Ришелье, который был его соперником".
Ответов - 29, стр:
1 2 All
Марсель: Большая страсть (продолжение) АРМАН ЖАН ДЮ ПЛЕССИ РИШЕЛЬЕ. Часть II. Впрочем, Марион оказалась лишь кратким эпизодом в жизни Ришелье. Самой большой любовью кардинала была его племянница Мари-Мадлен де Виньеро , вдова г-на де Комбале, герцогиня д'Эгийон. Эта очаровательная пухленькая блондинка тридцати семи лет обожала прогуливаться "с обнаженной грудью", чем доставляла несказанную радость друзьям кардинала. Портрет Мари Мадлен де Комбале, герцогини д'Эгийон. "Когда я вижу мадам д'Эгийон, — признался как-то один старый каноник, скромно потупив глаза, — я чувствую, как снова становлюсь ребенком". Позволяя ей эту вольность, — писал Лефевр в своих "Мемуарах", — он хотел дать понять, что взирает на прелести красавицы-герцогини незамутненным взором кормилицы. Но это притворство никого не обмануло, и каноника следовало бы высмеять за лицемерие". Мари-Мадлен вышла замуж в шестнадцать лет за Антуана де Рур де Комбале, но чувствовала себя в замужестве не особенно хорошо, поскольку этот дворянин "хотя и прослыл (по словам Тальмана де Рео) при дворе самым волосатым человеком", но оказался неспособен помочь ей расстаться с девственностью. Поэт Дюло позволил себе позабавиться, сочинив анаграмму - жанр, бывший тогда в большой моде, с помощью-которой он сообщил читателям о горестной судьбе мадам де Комбале, скрытой в ее девичьем имени Мари де Виньеро, из которого ему удалось составить: "Девственница своего мужа..." В 1625 году малосильный дворянин скончался, оставив хорошенькую вдову в полном разочаровании. Разуверившись в браке, в мужчинах, усомнившаяся в самом существовании плотских утех, Мари-Мадлен стала подумывать об уходе в монастырь. И призналась в этом своему дяде: "Светская жизнь меня не интересует. Я хочу стать монахиней-кармелиткой". Ришелье посмотрел на нее внимательно и нашел, что она очень красива. Стараясь скрыть свое смущение, он, опустив глаза, сказал ей ласково: "Ваше место не в монастыре, дитя мое, оно здесь, рядом со мной". Мари-Мадлен поселилась в Малом Люксембургском дворце, и кардинал стал ее любовником. Эта странная супружеская жизнь длилась до самой смерти первого министра. Ее то озаряли радости, то омрачали горести, неизбежные, как правило, в семейной жизни. Дядя и племянница то обнимали друг друга, то спорили, то дулись и не разговаривали, но любовь их была искренней. Разумеется, эта связь недолго оставалась тайной для других. Сначала двор, а потом и весь Париж узнали, что Ришелье «услаждается» с мадам де Комбале. На улицах, как и в светских гостиных, не было конца ироническим куплетам и песенкам с подвохом. М-ль де Монпансье в своих "Мемуарах" рассказывала, что в 1637 году ей самой приходилось распевать оскорбительные куплеты по адресу кардинала и его племянницы. Конечно, король прекрасно знал об этой незаконной любовной связи и в глубине души порицал любовников. Своего неодобрения он не мог показать кардиналу, которого боялся, и потому всю свою неприязнь срывал на мадам де Комбале. "Меня удивляет король, — сказала однажды королева. — Он поддерживает кардинала и осуждает его племянницу. Он нашел неприличным, что она посмела войти в церковь Сент-Эсташ, когда я слушала там проповедь, и сказал, что с ее стороны это бесстыдство". Пристрастие Ришелье к женщинам было так велико, что время от времени ему приходилось изменять своей племяннице. И когда ей об этом становилось известно, в Пале-Кардиналь дрожали стекла, так велика была ее ревность. Однажды у нее даже возникло желание изуродовать одну из своих соперниц. Мемуарист писал: "Больше всего наделала шума бутылка с водой, брошенная в мадам де Щольн. Вот что мне рассказал человек, присутствовавший при этом. На дороге из Сен-Дени шесть офицеров морского полка, ехавшие верхом, хотели размозжить физиономию мадам де Шольн, швырнув в нее две бутылки с чернилами; она успела подставить руку, и они упали на подножку под дверцей кареты; осколки бутылочного стекла порезали ей кожу (чернила проникли в порезы, и от этих следов она никогда не смогла избавиться). Мадам де Шольн не осмелилась обратиться с жалобой на это. Все думают, что офицеры получили приказ только напугать ее. Из ревности к мужчине, которого она любила, и к его безграничной власти, мадам д'Эгийон не желала, чтобы кто-нибудь еще был в таких же отношениях с кардиналом, как она". Но, несмотря на племянницу, кардиналу все же удалось стать любовником этой самой мадам де Шольн (Клер Шарлотта Эжени д'Айи, герцогиня де Шольн) , которую упоминает Ги Патен в уже процитированном выше письме. В знак своей признательности он подарил этой даме аббатство с рентой в двадцать пять тысяч ливров неподалеку от Амьена. Несмотря на все эти мелкие эскапады, кровосмесительная связь кардинале длилась почти семнадцать лет. Иные утверждали даже, что на то есть благословение Божье и что Мари-Мадлен была матерью множества маленьких Ришелье... Однажды при дворе маршал де Брез утверждал, что кардинал подарил своей племяннице четырех сыновей. Анна Австрийская присутствовала при этом разговоре. Она лукаво улыбнулась и заметила своим приближенным: "Тому, что утверждает господин маршал, следует верить ровно наполовину". Все тут же сделали вывод, что у Ришелье от мадам де Комбале двое детей. Что, в конечном счете, не так уж плохо для прелата... Ришелье был безумно влюблен в Анну Австрийскую . Гениальный дипломат, видный государственный деятель ухаживал за королевой, но, увы, без взаимности. Он писал ей стихи, угождал во всем, а однажды признался, что готов ради возлюбленной на любой, самый безумный поступок. Тогда статс-дама королевы герцогиня де Шеврез предложила Ришелье позабавить королеву пляской сарабанды в шутовском наряде полишинеля. И кардинал танцевал. Воистину, любовь творит чудеса. Правда, Ришелье танец не помог... В 1642 году Ришелье, изнуренный двадцатью годами плодотворной работы и утомительных интриг, слег в постель. 4 декабря, в полдень, тот, кто, по-меткому выражению мадам де Мотвиль, "сделал из своего господина раба, а затем из знаменитого раба самого великого монарха в мире", отдал Богу душу. Ему было пятьдесят восемь лет. Эта смерть вызвала в народе бурный всплеск радости. Даже Людовик XIII, который всем был обязан Ришелье, и тот издал вздох облегчения. Для собственного удовольствия он тут же положил на музыку написанные поэтом Мироном стихи на кончину кардинала. Увы, песню трудно было назвать соответствующей печальному событию. В ней кардиналу воздавалось за все его собственные слабости и за тот страх, который он вселил во всех и каждого. Большей неблагодарности трудно было вообразить. http://www.gorodfm.ru/broadcast/broadcast.139/
Марсель: ЛЮБОВЬ РИШЕЛЬЕ (историческая миниатюра) В жанровом искусстве, связанном с историческими сюжетами, существует странная особенность. На живописных полотнах, как правило, мы видим рафинированные портреты известных персон прошлого. Но в литературных произведениях очень часто всё наоборот - многие писатели незаслуженно идеализируют одни исторические личности, и совершенно произвольно демонизируют другие. По-видимому, это связанно с разрывом во времени между творцом образа и оригиналом. Художники-портретисты были современниками своих натур и специально им льстили, надеясь на высокую оплату труда. Меркантильным писателям, ждать гонорары от почивших в бозе персонажей художественно-исторических бестселлеров бессмысленно, поэтому они работают исключительно на широкую публику. Публика же редко ценит настоящих героев, довольствуясь сплетнями, домыслами и злыми памфлетами. Нет пророка в своём отечестве, нет реальных исторических портретов в бульварных исторических романах. И, к сожалению, талант здесь не помощник, скорее наоборот - искусно созданный негативный штамп клеймит на века. Кто из нас не восхищался "Тремя мушкетёрами" Дюма? Но иногда так и хочется сказать: "Дюма, ты не прав!" ;) *** В будуаре королевы Франции Анны Австрийской царил полумрак. Этот вечер она проводила в одиночестве, и на прекрасном лице, воспетом придворными поэтами, лежала задумчивая нега. Королева держала в руках цепочку, обвивавшую тонкие пальцы, на ней покачивался медальон с портретом, но то был не портрет короля. Откинувшись на спинку козетки, женщина с легкой улыбкой на губах следовала течению своих прихотливых грез. Внезапный шум вывел Анну из забытья - в будуар вбежала камеристка дю Верне: - Ах, госпожа моя, сюда идет его Высокопреосвященство, - и наперсница королевы поспешила навстречу гостю. Анна неуловимым движением спрятала медальон за корсаж платья и, оправив кружевной воротник, изобразила любезность - всесильный первый министр Франции входил в покои, резким жестом отбросив портьеру, под шорох алого шелка своей сутаны. Арман Жан дю Плесси, кардинал де Ришелье, глава королевского совета и подлинный правитель государства, оттеснивший безвольного Людовика XIII, приветствовал её почтительным поклоном. Худощавая фигура и резкие черты лица придавали ему сходство с хищной птицей. С легким румянцем замешательства молодая женщина отвечала кардиналу, склонив голову. Ришелье непринужденно уселся в кресло: - Дитя моё, государственные дела не давали мне встретиться с вами вот уже неделю. Долг пастыря призывал меня не откладывать наше свидание, поэтому простите мне мой столь поздний визит. Учтивость речи не вязалась с горящим взором, которого он не отводил от лица королевы. Его длинные пальцы впились в ручки кресла, губы искривила мучительная усмешка. Не в силах выдержать обжигающего взгляда, Анна опустила глаза и тихо ответила: - Ваше Высокопреосвященство как всегда думает и помнит обо всем. Кардинал вздрогнул, глубоко вздохнул, будто на что-то решившись, и, встав с кресла, приблизился к ней. - О да, Анна, я помню обо всем - о том, как я впервые увидел вас, юную невесту. Помню платье из небесно-голубого бархата, так чудесно оттенявшее ваши глаза и волосы. Помню светлый взор, который вы мне тогда подарили - чего бы я ни отдал ныне за подобный взгляд. Помню долгие годы, когда, вынужденный скрывать своё чувство, я видел вас ежедневно, стоял рядом, вдыхал аромат ваших волос; скрипя зубами, наблюдал за жалким мужем, пренебрегавшим вами - той, чьи следы я готов был целовать, чье прикосновение было бы для меня величайшей наградой! Но я помню и другое. О да, я помню! Английский хлыщ Бэкингем, молодой и беззаботный красавец, ворвался во Францию, как метеор - такой же яркий и недолговечный. Увы, он успел заронить в ваше сердце чувство, которого я за долгие годы так и не увидел в этих глазах. Но он далеко, а я всегда буду рядом. Анна, молю, не отвергайте мою любовь, подарите мне взаимность, - и гордый кардинал упал перед дамой на колени. В продолжение его пылкой речи лицо королевы попеременно то заливалось краской, то смертельно бледнело, глаза наполнились слезами, и она с ужасом взирала на могущественного человека, склонившегося к её ногам. Ришелье схватил руки молодой женщины и сжал с такой силой, что Анна слабо вскрикнула. - Любовь моя, подумай и о том, что ты - королева. Десять лет, как ты замужем, а Бог не благословил ваш брак детьми. Твой долг дать Франции наследника, Людовик же хил и долго не протянет. Но если наш с тобою сын взойдет на трон - о, чего я тогда не сделаю ради него! Я заставлю весь мир склониться перед его престолом! Анна, Анна, скажи же мне, есть ли у меня надежда?! И обезумевший от любви мужчина стал осыпать её руки поцелуями. Королева пыталась отстраниться, но министр, потеряв голову, привлек женщину к себе - и горячие губы обожгли её шею. Анна вскочила, с силой оттолкнув Ришелье, и на ковер упал её медальон, словно в насмешку, распахнувшийся. На кардинала с вызовом взирал надменный лик проклятого лорда. Кровь бросилась в лицо министра, черты его исказила злоба - и первым порывом было растоптать каблуком ненавистный образ соперника, однако коварство взяло верх над ревностью. Королева хотела поднять медальон, но Ришелье бросился к нему быстрее коршуна и, схватив улику, немедленно спрятал её в широком поясе, стягивавшем сутану. Анна поднесла к лицу руки, чтобы сдержать крик ужаса, когда в комнату, отдёрнув портьеру, вновь впорхнула дю Верне: - Его Величество следует сюда по коридору, спустя минуту король будет здесь. Кардинал немедленно принял свой обычный холодно-отстраненный вид и уселся в кресло. Королева, не в силах справиться с потрясением, с пылающими щеками, опустилась на кушетку, спрятав дрожащие руки в кружевных манжетах. Портьера колыхнулась, и в будуаре появился Людовик XIII. Тёмно-зелёный шлафрок по-домашнему облекал его рыхлое тело. В детстве, будучи хилым ребенком, маленький Луи доставлял много хлопот матери Марии Медичи и придворным лейб-медикам. Его родитель Генрих IV, прославленный удалец, рубака и любимец женщин, недоумевал: в кого уродился дофин? Не иначе, как порода флорентийских менял Медичи одолела в нем горячую гасконскую кровь отца. К тому же мальчик с детства проявлял жестокость и злое упрямство. Однажды Генрих застал сына за "невинной" забавой - тот отрывал голову пойманному воробью. Недолго думая, добрый отец и христианин стал охаживать наследника тростью. Мать бросилась на защиту дитяти, но король пророчески сказал: "Сударыня, молите Бога, чтобы я еще пожил; если меня не станет, он будет дурно обращаться с вами". (Став королем, "благодарный" сын заспорил с матерью из-за власти, и Марии пришлось бежать из страны. Умерла она за границей, в бедности.) В другой раз, защищая чадо от порки, королева крикнула суровому отцу, намекая на его бесчисленные любовные связи: "С вашими ублюдками вы бы так не поступили!". На что Генрих справедливо отвечал: ""Что до моих ублюдков, мой сын всегда сможет их высечь, ежели они станут валять дурака; а вот его-то уж никто не выпорет". Ко всем прочим бедам Людовик сильно заикался, и это развило в нем робость, коварство и скрытность. Оказавшись в помещении, где, казалось, ещё сверкали молнии и сам воздух был наэлектризован, король недоверчиво вгляделся в рдеющее лицо жены и перевел взгляд на своего министра. Ришелье, вполне овладевший собой, вскочил и отвесил церемонный поклон. Вяло махнув рукой, Людовик расположился в мягком кресле у горящего камина, подальше от королевы, и безразлично спросил: - Мадам, как ваше здоровье? Мне кажется, вас снедает лихорадка. Смущенная и растерянная, Анна молчала, и тогда на помощь пришел министр: - Мы рассказывали друг другу забавные истории и хохотали до слез, сир. - Вот так всегда, - уныло пожаловался король. - Без меня все веселятся, а стоит мне появиться - зевают от скуки, - и он капризно выпятил губы. - Прошу вашего разрешения откланяться, сир, меня ждут неотложные государственные дела. - Ришелье, поклонившись супругам, бросил быстрый взгляд на королеву и стремительно вышел. Анна закрыла лицо руками. Этот взгляд сказал ей всё - отныне она приобретала в отвергнутом кардинале могущественного врага... *** ДОСЬЕ: ЕГО ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕНСТВО Кардинал Арман Жан дю Плесси, герцог де Ришелье (1585 - 1642) происходил из почтенной дворянской семьи. Его отец был главным прево (судьей) Королевского дома, но, сильно запутавшись в долгах, едва не разорил семью. У него было трое сыновей и две дочери. Старшему пророчили военную карьеру. Двум другим предстояло стать служителями Божьими, дабы не дробить наследственный удел. Средний сын стал впоследствии кардиналом Лионским, а младший - кардиналом Ришелье. С ранних лет Ришелье был одержим честолюбием и жаждой власти. В Риме, где его посвящали в сан епископа, он дерзнул ввести в заблуждение самого Папу, солгав, что уже достиг положенного для принятия сана возраста - 27 лет, и признался в обмане лишь после церемонии. Юного пастыря отличали ум, красноречие и обаяние - вскоре он стал государственным секретарем в правительстве королевы-регентши Марии Медичи. После ссоры короля с матерью, Ришелье некоторое время оставался с нею, а затем его способности привлекли внимание Людовика XIII, и кардинал надолго стал опорой престола и главным советником этого слабого монарха. Умнейший политик, ловкий интриган и отважный воин - разнообразию талантов кардинала можно только подивиться. Он возглавил осаду мятежников в Ла-Рошели и лично водил войска в атаки, сменив сутану на кирасу. Благодаря настойчивости и дальновидности Ришелье, без малого 20 лет направлявшего политику королевства, абсолютизм в стране окреп, мятежи были усмирены, казна наполнялась, престиж Франции необычайно возрос. Блестящее царствование сына Людовика XIII - знаменитого "короля-солнце" Людовика XIV было во многом подготовлено кардиналом. В личной жизни этот человек был глубоко несчастен. Единственной его любовью была королева Анна Австрийская, не ответившая ему взаимностью. И вот что странно - отвергнув яркую, сильную личность, какой являлся Ришелье, впоследствии королева отдала руку и сердце в морганатическом браке кардиналу Мазарини - человеку во всем уступавшему своему предшественнику. А.И. Куприн в рассказе "Суламифь" вложил в уста Соломона Премудрого поэтические слова: "Есть три вещи на свете, непонятные для меня, и четвёртую я не постигаю: путь орла в небе, змеи на скале, корабля среди моря и путь мужчины к сердцу женщины". Впрочем, быть может, Ришелье выбрал Мазарини себе в преемники не случайно - помимо государственных талантов он разглядел в нем и другое достоинство. Представляя итальянца Анне, тогдашней регентше, он сказал ей: "Вы его полюбите, сударыня, он похож на Бэкингема..." *** ДОСЬЕ: АННА АВСТРИЙСКАЯ Анна, заставившая страдать всесильного кардинала, была дочерью испанского короля Филиппа Ш и Маргариты Австрийской. По обычаям тогдашнего времени её рано выдали замуж: юной невесте было всего 14 лет, когда Людовик ХШ нарек её своей королевой. Дети не успели полюбить друг друга - вокруг них сразу же начала плестись паутина дворцовых интриг. Молодой государь всецело находился под влиянием матери Марии Медичи, властолюбивой и коварной. Она невзлюбила невестку, опасаясь, что юная жена возьмет руководство слабовольным мужем в свои руки. Чтобы помешать этому, в ход шли наговор и клевета. Ловким интриганам удалось добиться своего: супруги все более отдалялись друг от друга. Время шло. Девочка превратилась в женщину. Анна стала замечательной красавицей, дивные черты которой поэты прославили при владетельных дворах всей Европы. Портреты молодой королевы заверяют нас, что стихотворцы не грешили против истины: "прекрасная испанка" могла вскружить голову кому угодно. Но сердце её было свободно. По свидетельству современников, Ришелье был "сильно влюблен в королеву и в бешенстве хотел заставить короля развестись с нею". Но не Людовик и не герцог Бэкингем были главными соперниками кардинала в сердце неприступной красавицы. Преданная любви к своему отечеству, Анна была "слишком испанкой, чтобы стать хорошей королевой Франции". На родине правил её брат Филипп IV, и Анна всемерно поддерживала его, отчаянно интригуя в пользу Испании и против первого министра. Он любил женщину, с которой его сталкивали противоположные политические интересы: ведь Испания была в то время одним из главных противников Французского государства. Ришелье же, ничуть не кривя душой, говорил о себе: "Моей первой целью было величие короля, второй - могущество королевства". Абсолютно не поддерживая действий кардинала, направленных на возвышение страны, Анна была готова свергнуть ненавистного министра даже ценой поражения Франции! Галантные чувства английского герцога Бэкингема льстили королеве и заставляли безмерно страдать Ришелье. Однако любовь британца осталась скорее платонической страстью: обмен письмами заменял нежной паре часы редких свиданий. Переписка велась до самой смерти герцога. Поначалу королева не желала верить трагическому известию и растерянно повторяла: "Ведь я еще вчера получила от него письмо..." Но, увы, гибель соперника не помогла кардиналу завоевать любовь Анны: до самой смерти Ришелье она оставалась его врагом, невзирая на все труды, которые министр совершил для блага отечества, короля и не оценившей его королевы... *** Инга СУХОВА http://zhurnal.lib.ru/d/dubynina_i_w/07a2004.shtml
Марсель: "Дело об алмазных подвесках" Первый понедельник октября 1625 года обещал стать одним из самых скандальных в истории супружеских измен французского трона. Описывая рвущееся наружу напряжение всех участников эпизода, Александр Дюма не слишком отошел от впечатлений действительных очевидцев событий того вечера, сохранившихся в многочисленных мемуарах. "Нетрудно было заметить, что между королем и королевой что-то произошло, но оба говорили так тихо, что никто не расслышал ни слова, так как из уважения все отступили на несколько шагов. Скрипачи выбивались из сил, но никто их не слушал". Однако во всем остальном с ролью исторических лиц Дюма обошелся более чем вольно. Была ли на самом деле интрига с подвесками перед Мерлезонским балетом, который 3 октября 1625 года организовали городские старейшины Парижа, даже самый увлеченный исследователь архивов сейчас сказать не сможет. Однако если и была, упрямые факты говорят о том, что события просто не могли выстроиться так, как мы привыкли думать после прочтения "Трех мушкетеров". Хотя бы потому, что, отправься четверо друзей в Англию вместе, до понедельника не дожил бы ни один из них. Впрочем, вслед за ними в путь до Кале мы проследуем чуть позже, пока же разберемся с фигурантами "дела о подвесках". Впервые о подаренном влюбленному герцогу Бекингему бриллиантовом ожерелье рассказал Ларошфуко, при этом никак не объясняя, как выросшая при знаменитом своими интригами испанском дворе Анна Австрийская могла потерять бдительность до такой степени, что рискнула расстаться с драгоценностью короны вместо того, чтобы отделаться любой другой побрякушкой меньшей политической значимости. Ну а пламенный рыцарь и требовательный влюбленный герцог Бекингем в реальной жизни был не таким уж образцом порядочности. Джордж Вильерс, крупнейший пройдоха и казнокрад своего времени, довольное долгое время пользовался расположением английского короля Якова I, который в нем души не чаял – в том числе и за вовремя данный совет организовать торговлю титулами и лицензиями на монополии. Одновременно будущий премьер-министр обслуживал и прихоти наследника престола Карла, причем, по воспоминаниям современников, "их нежные отношения дали пищу толкам, что речь идет не только о дружбе". В июне 1625 года, то есть за четыре месяца до бала, Карл женился на Генриетте-Марии, родной сестре Людовика XIII, и был вынужден устроить чистку своего двора; свидетельница "завинчивания гаек" леди Хатчинсон писала, что "шуты и развратники, насмешники и мужчины-любовники были оттуда удалены". На третьем году правления король под давлением парламента был вынужден согласиться на импичмент герцога, которого страна буквально ненавидела. 23 августа того же года в Портсмуте Бекингема пырнул ножом офицер Джон Фелтон. И вовсе не Миледи его на это вдохновила... И трогательное чтение письма королевы слепнущими перед смертью глазами, и рукопожатие с лордом Винтером, и указания послать возлюбленной нож убийцы в "белом атласном мешочке с ее вензелем" – плоды вдохновения Дюма. А Фелтон вовсе не метался по залам, пытаясь скрыться и добраться до корабля с Миледи, а сам выкрикнул из толпы, что это его рук дело, и добровольно отдал шпагу, сказав, что "внутренний голос побудил его наказать преступного сановника, открыто нарушавшего закон". Ну а теперь пора бы нам вернуться в Париж. А там и правда в 1625 году все было как в песенке: "На каждый лье по сто шпионов Ришелье, мигнет француз – известно кардиналу...". Ришелье приходилось держать фронт против непрекращающихся интриг матери короля Марии Медичи, а заодно целого выводка принцев крови и крупных вельмож, которым как кость в горле были планы кардинала обеспечить абсолютизм королевской власти. После смерти Ришелье вся эта кипучая оппозиция прорвалась хаосом Фронды, ну а пока он ухитрялся не только сдерживать ее, отстригая вместе с головами связи высшей знати с Габсбургами и Испанией, но и играл на другой внешнеполитической доске, мобилизуя протестантского короля Швеции Густава Адольфа и немецких князей против императора. В этом деле у Ришелье был великолепный помощник – тот самый серый кардинал Жозеф дю Трамбле, возглавивший его секретную службу. А одним из самых ловких разведчиков был не кто иной как Рошфор, вовсе не граф, а паж во дворце кардинала. Ему-то и удалось найти неопровержимые улики против враждебной партии: он до такой степени втерся в Брюсселе в доверие к одному из заговорщиков, что тот передал ему для переправки тайные политические письма к еще одной известной даме того времени – герцогине де Шеврез, наперснице королевы и связной между Анной Австрийской и ее братом испанским королем. После этого герцогине пришлось на самом деле отправиться в изгнание. Так что таинственная белошвейка, по которой вздыхал Арамис, в реальной истории тоже звалась Мари, только не Мишон. Хотя, как знать – конспиративные имена Мария-Анна, дочь герцога де Монбазон из рода де Роган и герцогиня де Люинь в первом браке, меняла даже чаще, чем любовников. Еще одно реальное историческое лицо, которое могло бы поспособствовать организации тайного свидания королевы с Бекингемом, это Ла Порт, ее камердинер, а по совместительству крестный госпожи Бонасье. Именно он руководил секретными агентами, передававшими корреспонденцию от Анны к Австрийской к госпоже де Шеврез и обратно. Только не юная жена галантерейщика попала в Бастилию за это, а он сам. Хотя, к чести старого слуги, несмотря на допросы с пристрастием известного своим садизмом канцлера Сегье, в тот раз кардиналу не удалось получить признательных показаний, доказывающих прямое участие королевы в заговоре. Это случилось куда позже, уже после вторжения испанских войск в Пикардию в 1635 году. Когда французам удалось выбить их из крепости Корби, отступающие испанцы оставили целый ларец с подлинными письмами Анны, где речь шла не только об организации покушений на Ришелье, но и о цели его устранения – подчинить Францию политике Мадрида и Вены. До этого удачного трофея Анна, которую вынудили подписать обязательство вообще не прикасаться больше к перу без ведома первой фрейлины, целых десять лет вела себя настолько осторожно, что разведке кардинала не удавалось поймать ни одного ее ложного движения. Поэтому версия о свидании в Лувре выглядит более чем романтичной, в смысле, написанной для красоты романа. Риск для Анны Австрийской был очень велик – не имея к тому моменту детей, она могла бы разделить судьбу многих королев, обвиненных в бесплодии, и тогда Испания вообще могла лишиться своей партии при французском дворе. Более того, традиция Лувра позволяла королевам искать утешения у французов, которые отваживались на ухаживания, но заморский герцог – это было нарушение всех приличий. Единственной возможностью, которая вписывалась бы в правила игры, было не вручение королевой алмазного колье в качестве знака любви при личном свидании, а отправка его как некого символа взаимопонимания в политике, коль скоро Англия вмешивалась во французские дела не меньше Мадрида и тоже была заинтересована в устранении Ришелье, закончившего осадой Ла-Рошели "дело Жанны д'Арк". В пользу этой версии говорит и то, что "кузина белошвейка" в числе прочих любовников завербовала и английского герцога Монтегю. Возникает резонный вопрос – а куда все это время смотрел король? Увы, Людовику XIII роль в истории была отведена самая незавидная. Непримиримые враги Мария Медичи и Ришелье были едины только в одном – чем меньше король будет вмешиваться в события, тем легче им самим будет делать политику. Поэтому оба рассудили, что им выгодно посеять раздор между царственными супругами, дабы Людовик забыл о государственных делах. "Я вам прощу измену королевству, но я не потерплю измену королю..." Когда погиб Бекингем, королеве быстро нашли нового воздыхателя в лице принца крови Гастона Анжуйского. Но в 1625 году кардиналу даже выгодно было позволить англичанину приехать в Париж и поймать любовников с поличным. А с учетом размаха созданной им шпионской сети разве что чудесная шпага д'Артаньяна могла помочь герцогу благополучно убраться восвояси и с драгоценным ожерельем. Однако допустим, что герцогу повезло не только в книге, и Ришелье пришлось срочно придумывать, как можно исправить оплошность своих агентов. Трудно вообразить, что даже обладающая навыками гипноза шпионка могла бы заморочить голову Бекингему настолько, чтобы суметь срезать две подвески прямо на балу. Эта миссия могла быть доверена только лицу, которое примелькалось во дворце и вряд ли вызывало подозрения. По версии Ларошфуко, работу Миледи сделала любовница герцога графиня Люси Карлайль, супруга английского посла в Париже, которая очень быстро переправила добычу заказчику. В ловкости этой дамы сомневаться не приходится, так как впоследствии, уже в годы английской революции, она стала двойным агентом и, будучи фрейлиной при Генриетте-Марии, жене свергнутого Карла Первого, посылала из Парижа шпионские донесения врагам короля на его родину, тем самым расстроив все планы монархистов спасти его от плахи. Так что, нельзя не признать, Ришелье умел подбирать квалифицированные кадры. Имея на руках такие козыри, мог ли он проиграть, если все происходило именно по тому сценарию, который описан Дюма? Возможно, и мог. Но... если бы вместо мушкетеров в Лондон отправился Бонасье. Даже сам автор признает: "Вид колонны был весьма внушительный: черные кони мушкетеров, их твердая поступь – привычка, приобретенная в эскадроне, – все это само по себе могло раскрыть самое строгое инкогнито". В два часа ночи, самое глухое и бандитское время суток, восемь вооруженных до зубов всадников миновали ворота Сен-Дени, которые и днем неплохо охраняли ввиду необходимости защиты от грабежей расположенной тут же усыпальницы королей. То есть стратегического объекта. (В наши дни это означало бы с автоматом Калашникова на шее пройти пограничный контроль в "Шереметьево"). Но даже если бы солдаты не осмелились задержать дворянский отряд, даже если шпионы, которые "на каждый лье", опять что-то проворонили... Зачем надо было незнакомцу в трактире Шантильи заводить ссору с Портосом? Не проще было бы не отсекать мушкетеров по одному, а взять всех сразу? Нет, не проще. Тогда не было бы "Трех мушкетеров"! А в реальности в облике горожанина днем посланник королевы мог бы проскочить незамеченным и невредимым до самого Ла-Манша. Растеряв спутников, д'Артаньян прибыл не куда-нибудь, а в Кале, то есть в порт, соединяющий морской магистралью два государства, находящиеся на грани войны. В реальной жизни риск попасться уже там наверняка перевесил бы потерю нескольких часов, которые потребовались бы, чтобы достичь английского берега на одном из рыбацких суденышек, хозяева которых были не столь избалованы золотом пассажиров, как шкиперы в порту. И все-таки все хорошо, что хорошо кончается. Настоящий д'Артаньян, не литературный, Шарль де Бац Кастельмор дослужился до капитан-лейтенанта первой роты королевских мушкетеров, повоевав в Германии, Лотарингии и Пикардии, а в 40 лет женился на баронессе Анн-Шарлотт де Сен-Круа, причем брачное соглашение подписал уже новый кардинал – Мазарини. Ришелье к тому времени давно не было на свете. И он унес с собой тайну – на самом ли деле была история с подвесками, и правда ли он был и сам влюблен в королеву. Или с его стороны это был просто расчет – завоевав сердце Анны, сделать ее проводницей своей политики? Некоторые источники дают повод думать, что попытку соблазнить королеву он все-таки предпринял. Помните, господин Бонасье в разговоре с д'Артаньяном упоминает историю с сарабандой? Гасконец делает вид, что в курсе. Но Дюма и его, и читателя оставляет в неведении. Так вот, об этой истории есть упоминание в мемуарах Brienne, которые не были переведены на русский язык и массовому читателю совершенно не известны. Я нашла этот эпизод в издании Jacques Suffel (Париж, 1967 год): "Молва доносит, что кардинал де Ришелье на протяжении довольно долгого времени был нешуточно влюблен в королеву. А та, вроде бы ради испытания силы этого чувства, поинтересовалась, не согласится ли он станцевать перед ней сарабанду с кастаньетами на пальцах и бубенчиками на подвязках чулок. Министр принял условие, и в тот же вечер предстал перед ней в зеленых панталонах с серебряными колокольчиками понизу. Танцевал он довольно грациозно. Но когда гордый прелат заметил, что королева просто потешается над ним, это его до такой степени разозлило, что отныне любовь переросла в ненависть". Агата РАДЗИЕВИЧ http://www.utro.ru/articles/2003/10/28/244604.shtml
Мадлен Витри: Газета "Труд" 1993 года...
МАКСимка: Мадлен Витри Господи, ужас какой))))
Мадлен Витри: МАКСимка пишет: Господи, ужас какой)))) И я о том!
Snorri: Леди Лора Дворянские книги одно. Семейные архивы - совсем другое. Дворянские книги дают нам официальную информацию о фамилии. Прошу прощения, что вмешиваюсь в дискуссию, однако вынуждена не согласиться. Дворянин только тогда становится таковым, когда он занесен в пресловутую дворянскую книгу. Без этого он самый обыкновенный самозванец (каким, кстати, был д'Артаньян). Титулованное дворянство это тоже касается, причем больше, нежели нетитулованное, а уж герцогов - в первую очередь. Присвоение герцогского достоинства, равно как и графского, регистрировалось в Парижском парламенте и автоматически вносилось в списки. Мало ли, кто себя кем считает: если я, допустим, считаю себя английской королевой, от этого я таковой не сделаюсь. Так что семейные архивы в данном случае не аргумент.
Марсель: Snorri ВЫ похоже переходите на обсуждение другой темы. Взгляните в начало темы. Может быть для этого открыть другую тему?
Леди Лора: Беседа о происхождении дАртаньяна перенесена в тему Кто тут дворянин?
Rochefort: Дети, дети, оставьте наконец в покое частную жизнь монсеньора! Мужик всю жизнь умудрялся не светиться, так давайте проявим уважение и не станем перетряхивать грязное белье. Тем более, что большинство приведенных фактов основанны на сплетнях того времени. Поверьте мне, как журналисту - не нужно верить всему, что рассказывают Подписываюсь под каждым словом! Если Ришелье сделал так, что мы почти ничего не знаем о его личной жизни, значит, так хотелось именно ему, и смысл нарушать волю кардинала, питаясь сплетнями? А ведь мастер был формировать общественное мнение, следует отметить!
Марсель: Rochefort пишет: Подписываюсь под каждым словом! Как сказал Олег Сотников в статье: "Ришелье. Власть, женщины и кошки..." Ришелье умел не афишировать своих связей, хотя ему приписывали немало побед над женскими сердцами. Ловеласом он не был, но и дамского общества не избегал. Вернее всего, он его попросту презирал. Исключение составляла его мать, которую он всю жизнь считал образцом добродетели, впрочем, в тот век всеобщей развращенности нравов она и в самом деле представляла исключение. По большей части он беззастенчиво использовал женщин в своих политических интересах, как это было с Марией Медичи или супругой маршала д' Анк-ра. Питал ли он какие-то романтические чувства к жене короля Анне Австрийской? Неизвестно. Но возможно - ведь она считалась первой красавицей Европы. В друзьях Ришелье, с его недюжинным характером, мог быть счастлив. По большей части он беззастенчиво использовал женщин в своих политических интересах, как это было с Марией Медичи или супругой маршала д' Анк-ра Возможно такое общение и привело к рождению сплетен. Окружение не было в курсе причин их встреч и общения. А для сплетен это была благодатная почва.
Rochefort: Насчет марии Медичи - здесь я верю безоговорочно. Во-первых, достаточно прочесть его отзывы о ней в "мемуарах..." - трубадуры нервно курят в сторонке со своими балладами, а во-вторых, другого мотива, по которому бы ММ приблизила бы к себе Ришелье настолько, что его возвышение стало предметом торга королевы с собственным сыном, не придумаешь. Про государственный ум - мотивация не для ММ. Вспомните хотя бы Кончини.
Мадлен Витри: Марсель пишет: Ловеласом он не был, но и дамского общества не избегал. Вернее всего, он его попросту презирал. Исключение составляла его мать, которую он всю жизнь считал образцом добродетели, впрочем, в тот век всеобщей развращенности нравов она и в самом деле представляла исключение. А племянница? Он писал ей такое прекрасное письмо о ее добродетелях. Почему дорогие мои мужчины. вам так нравится слово ПРЕЗИРАЛ? Не презирал он их... Иначе не служил бы у ММ, не дал бы племяннице управление домом. Вот опасался, недолюбливал... это больше подходит!
Corinne: Года три тому назад на одной из РИ (...4m), посвященных этому периоду, встретила версию, которая описывает суть отношений Ришелье с Марией Медичи с наибольшей, на мой взгляд, психологической достоверностью. Думаю, имеет смысл привести этот фрагмент, для равновесия мнений. ..." Легкий сквозняк колебал пламя свечей, ярко горевших на бюро кролевы-матери, и Ришелье казалось, что он просто умрет от головной боли, если не спрячется от этого слепящего огня. Но стоило ему отвернуться, и горящие уголья безжалостных глаз Марии Медичи впивались в его лицо, уверенные в правоте своей догадки, не нуждающиеся ни в доказательствах, ни в оправданиях. Пожилая женщина, сидевшая в глубокой тени, так, что он смутно видел только белое пятно ее расплывшегося лица, которое он помнил еще красивым и нежным, с непонятным ему упорством продолжала пытку, хотя все ею было уже сказано. - Вы - государственный изменник, Ришелье... Вы заслуживаете казни. - Месье... - королеве Марии казалось, что она говорит со скалой, о которую разбиваются волны ее ненависти и боли. Этого человека не остановить ни угрозой, ни доводами, его остановит только смерть... Как защитить его от самого себя, милосердный Боже? Ее суровый тон, безжалостность ее слов, пока она методично растаптывала его беззащитное счастье, его мечты и надежды, пребывая всецело во власти своего горя и давнего, глубоко сокрытого в ее холодном сердце разочарования, эта жестокость давалась ей так тяжело, что сейчас, когда все уже было сказано и оставалось лишь позвать Жермона, чтобы отдать приказ об аресте, а лучше - о немедленном убийстве, она вдруг глухо разрыдалась, в отчаянье закрыв лицо унизанными кольцами руками. Все то, о чем она молчала столько лет, и что давно выгорело дотла, оставив лишь ревность и ненависть, неожиданно поднялось в ее душе и прорвалось наружу с потоком неостановимых слез. - Вы бессовестно морочили меня столько лет, Армандо... Я сделала для вас больше, чем могло выдумать ваше тщеславие...Я уже не знала, как наградить вас и возвысить, лишь бы угодить вашей гордыне, потому что вам всего было мало... Но в вашем сердце жил один лишь расчет, подлый и неумолимо точный... Вы повели меня за призраком любви, епископ. Бесплотным призраком обманчивой иллюзии, которую я принимала за любовь долгие годы... Неужели вы надеялись, что я так никогда и не пойму этого?.. - королева Мария вложила в последнюю фразу все возможное презрение, но ее дрожащий, прерывающийя голос был полон такой неподдельной муки, что у нее не оставалось сомнения, кака жалко она выглядит перед своим неблагодарным протеже. Какой бы яростью и ужасом не была объята его душа, какую бы боль не терпел он сейчас, терзаемый королевой Марией, он должен был противопоставить что-то ее слепому безумию, потому что ощутимое дыхание гибели, нависшей над ним и Анной, требовало от него единственного шага, единственно верного шага, способного остановить королеву-мать. И неожиданно, когда она вспомнила прошлое, на его глаза тоже навернулись слезы и, уже не думая ни о чем, он заговорил о времени, в котором и он оставил много горьких разочарований... - Ваше величество... Вы помните епископа Люсонского, безвестного, нищего выскочку, стремившегося верной службой обатить на себя ваше внимание?.. Не знавшего, как еще услужить вам, настолько, что готового исполнить все ваши пожелания, даже смешные, даже невысказанные? Вы были снисходительны и щедры, откупаясь от него, это правда. Вам было приятно его поклонение, его преданность, его таланты, которые открывались в нем благодаря вашему заботливому покровительству. Вы дрессировали его, как смышленую верную собаку, готовую, без преувеличения, последовать за вами куда угодно и умереть за вас с улыбкой радости... Но вы, Мадам, всегда и во всем показывали разделявшую вас пропасть, чтобы он, по молодости лет, ненароком не забылся, и не стал докучать вам той любовью, что сжигала его, и которая так противоречила вашему достоинсту королевы... За что вы сейчас упрекнули меня? Расчет... Вы научили меня бесстрастной расчетливости, как и многому другому, потому что без искусства интриги я был бы бесполезен в тех делах, что вы поручали мне. Я очень любил вас, Мадам, и я был прилежным учеником... Мне казалось, что если я достигну высот, достойных вашего восхищения, я перестану быть только слугой ваших глазах, и смогу надеяться... Но время пролетело быстро, оставив от надежд лишь пепел. Вы научили меня любить власть больше всего на свете, но я до сих пор так и не понял, как можно жить ею одной. Я обязан вам , Мадам, но совсем иначе, чем думаете об этом вы, обвиняя меня в бессердечной небдагодарности... Ришелье, следуя скорее душевному порыву, чем преднамеренно, опустился на колени перед королевой Марией, отнял от ее заплаканного, в потеках румян лица, мокрые пухлые ладони, и поцеловал их, одну и другую, совершенно искренне, потому что ее признание сразу объясняло все непонятное и темное в их отношениях последних двух лет. И в своем сердце он больше не чувствовал бесконечного страдания ущемленной гордости, изводившей его так долго, пробудив честолюбие, для которого уже не существовало границ. - Простите меня, Ваше величество, и помогите мне в последний раз. Я не могу убить себя сам, это смертный грех... Я люблю Анну, я не смогу от нее отказаться... Сердце королевы-матери остыло так давно, что сначала она не могла осознать его последней фразы, вся поглощенная его печальным рассказом о прошлом... Она безошибочно чувствовала его искренность, понимая, что он говорит правду. Едва удерживаясь, чтобы не коснуться шелковистых каштановых волос его склоненной головы, уже не таких густых и пышных, как в молодости, с тонкими нитями седины, она в душе плакала о своей слепоте и одиночестве, потому что Ришелье не был виноват перед ней хотя бы в этом. Но, наконец вняв его словам, она вдруг резко рассмеялась нелепости его просьбы. - Мальчишка! Сможете, еще как сможете. - тихо и жестко отрубила она. - Вы не для того поднялись до подножия трона, чтобы жить романтическими бреднями. Вы, стремясь жить среди королей, все еще не поняли, что отличает их от простых смертных? У вверенного вашим заботам государства нет чувств, но только интересы, Франции наплевать, о ком мы плачем ночами. Кем возможно повелевать, если не можешь пересилить себя? Очнитесь, Армандо. Вы более, чем кто-либо, способны к исполнению тех обязанностей, которые мы с Божьей помощью возложили на вас. И если вы дрогнете и ослушаетесь, значит, я сама сделаю выбор. Если положить на весы полезность для королевства Анны Габсбург и Армана де Ришелье, как вы полагаете, в какую сторону склонится чаша? Анны не будет, вот и все. Мы вместе проводим ее в Сен-Дени, но вы останетесь министром до последнего вздоха, и ничто не облегчит вашей участи, не надейтесь. Моя невестка не понимает, какой вред наносит королю и королевству? Мой муж, король Генрих в свои последние дни тоже не понимал этого, пытаясь ввязаться в войну из-за любви к м-ль де Монморанси... Мария Медичи остановилась, но неумолимый мрак в ее глазах досказал то, чего одного было бы достаточно, чтобы оказаться на эшафоте. - Ступайте и не сомневайтесь, я сделаю это, Армандо. Я даже сейчас знаю, что Луи может доверять вам. Вы взяли Анну, только когда он ее окончательно бросил, и такая щепетильность похвальна... Я требую, чтобы вы сегодня же вернулись в Париж. "
Rochefort: Для равновесия мнений подойдет, с точки зрения исторической достоверности - сомнительно. Да и психологически... Мария Медичи, которая из "государственных побуждений" санкционировала смерть Генриха, забыла обо всех интересах государства, когда сначала приблизила к себе маршала Д"Анкра, а потом развязала гражданскую войну с законным королем - своим сыном. И в интригах с Испанией ее участие ничуть не меньше, чем Анны. Поэтому такие советы из ее уст неуместны. Любовь к Анне Австрийской приписывается кардиналу с ужасающей периодичностью, а доказательств маловато.
Corinne: Марию Медичи историки оболгали еще больше, чем Ришелье. Для того, чтобы сохранить сыну трон, ей пришлось исполнять роль "козла в стаде баранов", группируя вокруг себя всех недовольных. Если вы посмотрите внимательно, ни один мятеж, ни один заговор с ее участием не был успешен. И вовсе не потому, что ее сподвижникам не хватало талантов, а королю, наоборот, везло, как никому иному. Может быть, она и не очень -то любила сына, так бывает, когда детей пятеро, кто-то ближе сердцу по вполне объективным причинам,например сходным чертам характера, но она никогда не была врагом французского трона. Есть историки, которые понимают пружины интриг на таком уровне, есть - которые не понимают,предпочитая судить по привычным жизненным примерам...
Мадлен Витри: Rochefort пишет: Любовь к Анне Австрийской приписывается кардиналу с ужасающей периодичностью, а доказательств маловато. Согласна Corinne пишет: Может быть, она и не очень -то любила сына, так бывает, когда детей пятеро, кто-то ближе сердцу по вполне объективным причинам,например сходным чертам характера, но она никогда не была врагом французского трона. Есть историки, которые понимают пружины интриг на таком уровне, есть - которые не понимают,предпочитая судить по привычным жизненным примерам... История вообще вещь крайне запутанная. Теперь нам очень трудно разобраться в том, кто что из себя представлял. Надо копать и копать архивы...
Марсель: Мадлен Витри, пишет: А племянница? Он писал ей такое прекрасное письмо о ее добродетелях. Почему дорогие мои мужчины Вам так нравится слово ПРЕЗИРАЛ? Не презирал он их... Иначе не служил бы у ММ, не дал бы племяннице управление домом. Вот опасался, недолюбливал... это больше подходит! Дело не в этом... Пусть будет вместо ПРЕЗИРАЛ - опасался и недолюбливал. Марсель, писал: Ришелье умел не афишировать своих связей, хотя ему приписывали немало побед над женскими сердцами. Некоторые приписывают Ришелье немало побед. Вот слово немало и следует обсуждать. Насколько оно подходит при обсуждении его личной жизни. Есть ли у историков на то основание? Сплетни и поводы для их появления. Причины появления такого термина я и пытался найти.
Леди Лора: Причины - это вполне объяснимо. Ришелье признавали великим и гением еще при жизни (полярность гения это уже другой вопрос). Согласна курсу основ менталитета мы знаем, что люди, выстраивая образ лидера, приписывают ему разнообразные достоинства. В том числе образ героя (а Риш герой памфлета, сплетен, мемуаров) снабжается различными выдающимися способностями. В том числе и в сексуальной области. Мы знаем, что кардинал тщательно скрывал свою частную жизнь, поэтому, видя его выдающиеся способности в политике, дипломатии и т.д. кардиналу начали приписсывать и другие таланты. В том числе и успех у женского пола. Кстати, многие мемуаристы признают, что Риш был привлекательным мужчиной. Добавим к этому власть и деньги и можно говорить, что при желании он действительно мог пользоваться успехом у дам. Правда, размах этого успеха остается тайной.
Марсель: "Преступления страсти. Ревность" ОБВОРОЖИТЕЛЬНЫЙ КАВАЛЕР (ДЖОРДЖ ВИЛЛЬЕРС, ГЕРЦОГ БЭКИНГЕМ – АННА АВСТРИЙСКАЯ – КАРДИНАЛ ДЕ РИШЕЛЬЕ. АНГЛИЯ – ФРАНЦИЯ) Серия "Преступления страсти. Ревность", ч.2 "Эксмо", Москва, 2008 г. АНОНС Ревнует – значит, любит. Так считалось во все времена. Ревновали короли, королевы и их фавориты. Поэты испытывали жгучие муки ревности по отношению к своим музам, терзались ею знаменитые актрисы и их поклонники. Александр Пушкин и роковая Идалия Полетика, знаменитая Анна Австрийская, ее английский возлюбленный и происки французского кардинала, Петр Первый и Мария Гамильтон… Кого-то из них роковая страсть доводила до преступлений – страшных, непростительных, кровавых. Есть ли этому оправдание? Или главное – любовь, а потому все, что связано с ней, свято? Читать Здесь.
Тараканий ус: хех, я выкладывала на дюмании книгу про любовный треугольник: Анна Австрийская-Ришелье-Бэкингем вот где я её нашла
Марсель: Тараканий ус я выкладывала на дюмании книгу... Может и здесь выложим?
Тараканий ус: может )))
Тараканий ус: Елена Арсеньева "Обворожительный кавалер" (Джордж Вилльерс, герцог Бэкингем – Анна Австрийская – кардинал де Ришелье. Англия – Франция) Между ревностью и соперничеством такое же расстояние, как между пороком и добродетелью. Жан Лабрюйер – Да что вы, ваше преосвященство! – вскричала герцогиня. – Неужели не понимаете, что этот подкоп имел целью винные погреба моего дома? Нас хотели ограбить, и добро бы дело ограничилось только украденным вином! Не сомневаюсь, что в одну ужасную ночь злоумышленники проникли бы в наши покои и перерезали нас всех во сне! Глаза кардинала сверкнули так, что мадам де Шеврез поняла: известие о ее смерти было бы самым отрадным известием в его жизни, и сейчас он от души пожелал всяческих успехов злоумышленникам, прорывшим подземный ход от склепов женского монастыря Валь-де-Грас к ее дому. Но вся соль заключалась в том, что и кардинал, и герцогиня отлично знали: никаких злоумышленников не существовало в природе, на запасы амонтильядо, бургундского, анжуйского, бордо и прочих вин никто не покушался, а подземный ход хоть и прорыт от монастыря Валь-де-Грас к дому герцогини, но по прямому распоряжению, так сказать, от дома де Шеврез, и был он не просто подземный ход, а дорога, приготовленная для тайных свиданий, – дорога любви. И сейчас Арман дю Плесси де Ришелье, всесильный кардинал Ришелье, бывший во Франции вторым человеком после короля (а может быть, и первым перед королем, как он любил втихомолку себя называть!), чувствовал себя вовсе не всесильным, а, наоборот, бессильным, потому что не знал, да и не мог, не имел возможности доподлинно узнать, вовремя ли он успел открыть преступный умысел, или этим подземным ходом, этой дорогой любви все-таки успела пройти та, безнадежная страсть к которой давно уже свела его с ума, – королева Анна Австрийская. Успела ли прекрасная Анна воспользоваться тайной дорогой и встретиться со своим любовником, которого Ришелье возненавидел с первой минуты и так же безумно, как с первой минуты безумно полюбил королеву?! О, ее трудно было не полюбить, эту голубоглазую и светловолосую принцессу, которая унаследовала свою внешность от матери, австрийской принцессы Маргариты, а потому вошла в историю под несколько неожиданным именем Анна Австрийская, хотя считалась по отцу испанкой. Даже характерный габсбургский профиль был у нее смягчен изяществом линий, даже чуточку выпяченная нижняя губа, которая придавала всем отпрыскам австрийского королевского дома пресыщенный и вечно чем-то недовольный вид, Анне придавала облик очаровательной капризницы, все причуды которой, конечно, должны быть столь же милы, как она сама, а потому всякому нормальному мужчине хотелось их немедленно исполнить. Всякому нормальному мужчине, вот именно! Но отнюдь не ее супругу, королю Людовику XIII. Он-то не хотел исполнять не только никаких причуд своей юной жены, но даже и самых элементарных обязанностей, которые налагал на него супружеский и государственный долг. Проще говоря, он не спал со своей прелестной женой и не собирался осчастливить ее и Францию рождением наследника. Детские годы юного Людовика прошли в обстановке такого распутства (все же он был сыном не кого иного, как Генриха Наваррского, одного из величайших потаскунов мировой любовной летописи!), что в один прекрасный (в смысле, ужасный) день он возненавидел все, абсолютно все, что имело отношение к плотским радостям, и переключился исключительно на радости высокодуховные: так, он умел очень недурно играть на лютне и сочинять хорошенькие песенки. Прелестный бюст жены, ее блестящие глаза, ее манящие взоры, ее походка, которая могла бы искусить и святого, его волновали очень мало. И скоро по Европе пополз, пошел, полетел, разнесся слух, что король Франции пренебрегает своей женой. Филипп III, король Испании, узнав, как грустно живется его любимой дочери, пришел в такое неистовство, что министры обеих стран забеспокоились: как бы невольное или сознательное пренебрежение Людовика постельными отношениями не привело к обострению отношений межгосударственных. Войны, как свидетельствуют многочисленные исторические примеры, случались и из-за более ничтожных причин! Воевать в данный момент не хотелось ни Франции, ни Испании, однако король Франции никак не мог воспользоваться своим «хлястиком», как называл он некогда ту часть тела, которая составляет предмет законной гордости некоторых мужчин (приснопамятный Наваррец еще называл сей орган своего сына «посылочкой для испанской инфанты», ведь вопрос о браке Людовика и Анны был решен, когда они были еще чуть ли не младенцами). Неведомо, может статься, война все-таки разразилась бы, когда бы один из ближайших приближенных короля, герцог д’Эльбеф, в то время не женился бы. Изрядно выпивший король пожелал непременно наблюдать, что делают молодожены во время первой брачной ночи, причем сообразно своему монаршему достоинству подглядывать в щелочку Людовик не пожелал, а уселся прямо на кровать молодоженов (что и говорить, нравы в начале XVII века были самые причудливые!). Герцог д’Эльбеф не страдал отсутствием усердия, и никакие свидетели его нимало не смущали, так что Людовик смог наблюдать желаемое не раз и не два. Заметив, с каким восторгом смотрит на него король, новобрачный приподнялся на локтях и, на миг отвернувшись от супруги, но не прерывая своего занятия, воскликнул: – Сир, сделайте то же самое с королевой, не пожалеете! Ну, король наконец пошел и сделал… Некоторые, правда, уточняют, что решился он на сей подвиг лишь через пять дней. Да и то вроде бы принц де Люинь, друг, фаворит и советник короля, буквально за шиворот тащил его в спальню королевы, а Людовик цеплялся за мебель и умолял оставить его в покое. Но это, очень может статься, наветы злобных клеветников. Так или иначе, испанская инфанта получила «посылочку»: король исполнил супружеский и государственный долг. Однако радости своей молодой жене Людовик не принес. Если раньше у Анны еще оставались кое-какие иллюзии относительно семейной жизни с молодым человеком, ставшим ей мужем, то после первой брачной ночи (изрядно запоздавшей, напомним, а ведь дорогб ложка к обеду, а яичко – к Христову дню!) она поняла: не видать ей с ним счастья, потому что полюбить его она никогда не сможет. А самое ужасное, что и он ее не любит! И более в ее ночные апартаменты король не захаживал. Придворным не составило труда понять, что эти двое – Людовик и Анна – никогда не станут, как гласит Писание, «дух един». И страдание, которое иногда проскальзывало в глазах гордой королевы, немедленно возбудило к себе искреннее сочувствие во многих сердцах. Многие хотели бы утешить королеву, но особенно рьяно взялись за дело двое – Мари де Роган, жена принца де Люиня, и кардинал де Ришелье. Благодаря покровительству королевы-матери, Марии Медичи, последний уже прошел путь министра и главы Королевского совета, теперь стал первым министром и не сомневался, что нашел точку опоры (Аристотелю в этом, как мы помним, не повезло), с помощью которой сможет перевернуть мир. Для начала он захотел перевернуть королеву – из вертикального положения в горизонтальное – и начал за ней утонченно ухаживать. В описываемое время принц де Люинь умер, его вдова моментально выскочила замуж вновь и стала герцогиней де Шеврез, под коим именем и вошла в историю Франции. О герцогине говорили, что она совершенно лишена нравственности и не пропускает мимо себя ни одного мужчины. Можно добавить, что и мужчины не желали проходить мимо этой обольстительной женщины… Так или иначе, дважды побывав замужем и сменив десятка два любовников, мадам де Шеврез считала, что знает о жизни и любви все, а потому способна стать не только наперсницей, но и наставницей молодой королевы. И она принялась нашептывать Анне, что в адюльтере нет ничего ужасного, что такие мужчины, как король, просто созданы для того, чтобы им изменяли… Было бы с кем! Нет, ну в самом деле – с кем? Пока на горизонте королевы не было никого интересней кардинала де Ришелье. А уж как он интересничал! Граф де Бриен, свидетель тех событий, так описывал одно из его безумств, совершенных во имя королевы: «Королева и ее наперсница были в то время увлечены веселым времяпрепровождением по крайней мере так же, как интригами. Однажды, когда они беседовали вдвоем, а вся беседа сводилась к шуточкам и смешкам по адресу влюбленного кардинала, наперсница сказала: – Мадам, он страстно влюблен, и я не знаю, есть ли что-нибудь такое, чего бы он не сделал, чтобы понравиться вашему величеству. Хотите, я как-нибудь вечером пришлю его в вашу комнату переодетым в скомороха и заставлю в таком виде протанцевать сарабанду? Хотите? Он придет. – Какое безумие! – воскликнула королева. Она была молода; она была женщиной живой и веселой; мысль о подобном спектакле показалась ей забавной. Она поймала подругу на слове, и та немедленно отправилась за кардиналом. И великий министр, державший в голове все государственные дела, позволил своему сердцу поддаться в ту минуту чувству. Он согласился на столь странное свидание, потому что уже видел себя властелином своего драгоценного завоевания. Пригласили Боко, который прекрасно играл на скрипке, и ему доверили секрет. Но кто же хранит секреты такого рода? Конечно, он разболтал тайну всем. Ришелье был одет в зеленые бархатные панталоны, к подвязкам были прицеплены серебряные колокольчики, в руках он держал кастаньеты и танцевал сарабанду под музыку, которую исполнял Боко. Зрительницы и скрипач спрятались за ширмой, из-за которой им были видны жесты танцора. Все громко смеялись, да и кто мог удержаться?!» Нет, ну в самом деле – кто? Уж точно не королева! Смешнее всего было не то, что кардинал добровольно выставил себя на посмешище (чего, в самом деле, не сделаешь ради любви?!). Смешнее всего было то, что он не понял: Анна смеялась не над веселым танцем, а над ним, всесильным Ришелье! В ее откровенном хохоте он умудрился расслышать зовущие нотки и решил, что дело слажено. Что хватит ходить вокруг да около, а надобно прямиком приступать к делу! Однако он был все же слишком уверен в себе, и, вместо того чтобы попросту пасть к ногам обожаемой женщины и рассыпаться тысячью признаний, Ришелье поступил как деловой человек – представил королеве не радостные перспективы любовной связи, а прямую выгоду, которую она извлечет, сделавшись его любовницей. Он написал письмо. Но, поскольку был страшно осторожен и опасался предательства везде и всюду (прежде всего потому, что судил по себе, а сам-то он не замедлил бы предать всех и каждого ради своих целей), написал послание не сам, а поручил своему секретарю, шевалье де Ландри, который, к слову сказать, виртуозно умел подделывать разные почерки. Вот и это письмо по приказу Ришелье было написано так ловко, что даже хитрющая мадам де Шеврез не заметила подделки и не усомнилась, что в руки ей попал страшнейший компрометирующий материал на кардинала. Историк того времени Тальман де Рео, оставивший после себя восхитительные «Маленькие истории», героями которых были отнюдь не маленькие люди, изображенные с великим юмором и, порою, с изысканной скабрезностью, писал о дальнейшем ходе событий так: «Кардинал, отчетливо видевший путь к достижению своей цели, предложил королеве через фрейлину мадам Фаржи согласиться на то, чтобы он при ней занял место короля; потому что, не имея детей, она будет всегда презираемая, и, если король при его хилом здоровье вскоре умрет, ее отошлют назад в Испанию; зато, если у нее родится сын от кардинала, а король вот-вот умрет, поскольку это неизбежно, она будет править страной с его помощью, потому что у него, отца ее ребенка, будут те же интересы; что касается королевы-матери, [1] он удалит ее немедленно, как только добьется от ее величества требуемой благосклонности». Анна Австрийская совершенно не ожидала подобного предложения. Пораженная и немного напуганная, она поняла, что совершила серьезную ошибку, позволив кардиналу ухаживать за нею. Вечером мадам дю Фаржи отправилась к Ри
Тараканий ус: Еще два дня королева и ее подруга предавались мрачному унынию, прощаясь если не с жизнью, то с добрым именем и свободой, готовясь если не к плахе, то к насильственному пострижению в монахини. А на третий день преданный слуга доставил в опочивальню мадам де Шеврез какой-то странный пакет. Герцогиня вскрыла пакет – он был адресован на ее имя – и сначала лишилась дара речи, а потом восторженно закричала: – Королева спасена! В пакете было письмо Бэкингема и сверток. Первым делом мадам де Шеврез развернула письмо. «Заметив кражу подвесок, – писал герцог, – и догадываясь о злоумышлении на спокойствие королевы, моей владычицы, я в ту же ночь приказал запереть все порты Великобритании, оправдывая это распоряжение мерой политической: ради препятствия к сношению подданных моего короля с мятежниками Ла-Рошели. Король одобрил мои распоряжения и приписал их моей заботливости к поддержанию доброго согласия между Англией и Францией. Пользуясь временем, я заказал хорошему ювелиру заменить отрезанные две подвески новыми, и, надобно отдать ему справедливость, он сделал свое дело как нельзя лучше, в чем легко убедитесь и вы при первом взгляде на аксельбант, который при сем препровождаю. Курьер мой пробудет в Париже целые сутки, и ко времени его возвращения все порты Великобритании будут снова открыты. Скажите государыне, что, если бы дело не касалось ее спокойствия, я ни за что не расстался бы с ее бесценным подарком, который ежечасно осыпал поцелуями и слезами. Теперь, кроме воспоминания, не остается в душе моей иного сокровища, но уж это у меня не отнимет никакая сила в мире, и я сохраню это воспоминание в глубине моего сердца до той минуты, в которую оно замрет под рукой смерти. Эти слова, надеюсь, вы передадите королеве вместе с ее подарком!» – Одеваться немедленно! – вскричала мадам де Шеврез, соскакивая с постели. «Немедленно» на языке женщин той эпохи означало часа полтора как минимум. То есть всего через два часа (включая дорогу) герцогиня ворвалась в Лувр, словно буря, и понеслась в апартаменты королевы, едва сдерживая рвущийся из груди крик: – Вы спасены, мадам! Всхлипывая от счастья, Анна и герцогиня де Шеврез рассматривали аксельбант. Две подвески были приделаны так искусно, что сам ювелир, сделавший остальные десять, затруднился бы отличить их от других. – Вы спасены, мадам, – повторила герцогиня. – Но давайте подумаем не только о благодарности нашему далекому другу, но и об отмщении нашему близкому врагу. О мести кардиналу! Увидев на вас аксельбант, Ришелье лопнет от злости. Не упустите случай раздавить эту пакость: вручите королю то письмо, которое он некогда писал вам. Помните, где предлагал свои услуги, чтобы произвести на свет наследника? Король этого ему не простит. Мы уничтожим кардинала! Анна была, конечно, ангельски добра и мила, однако даже самая милая и добрая женщина становится сущей эринией, [3] когда ее пытаются погубить или опозорить. Поэтому она кивнула с мрачно-торжественным выражением: да, пришло время за все отомстить кардиналу! И вот настал день, на который был назначен бал. Королева заканчивала одеваться, когда в ее будуар вошел король в сопровождении кардинала. Король был мрачен, кардинал поигрывал легонькой ухмылочкой. Людовик окинул наряд жены мрачным взором и дрожащим от обиды голосом произнес: – Радуюсь вашему выздоровлению, однако очень раздосадован, видя, что вы не удосужились выполнить мою просьбу. – Какую просьбу, сир? – удивилась Анна, широко распахнув свои голубые, чистые, очень красивые глаза. – Я вас не понимаю! – Конечно, она не понимает, – пробормотал кардинал – как пишут драматурги в своих пьесах, «в сторону». – Я просил вас надеть некое украшение! – повысил голос король. – А вы этого не сделали! – Мудрено надеть украшение, которого нет, – опять же в сторону промурлыкал Ришелье. – Как это нет? – еще сильнее удивилась королева. – Сударыня, сударыня… – с отеческим выражением проговорил Ришелье. – У вас нет аксельбанта с подвесками, который был вам подарен его величеством в знак его любви и… супружеской верности! – Последние слова кардинал произнес особенно задушевно и в то же время укоризненно. – Заботясь о спокойствии государства, о спокойствии короля, я следил за странным поведением герцога Бэкингема, когда он пребывал при нашем дворе, и убедился, что он имел дерзость искать вашей благосклонности. Разумеется, вы с негодованием отвергли его происки, а что до подарка, ему сделанного, – аксельбанта с бриллиантовыми подвесками, я не сомневаюсь, что он был сделан исключительно из жалости к несчастному, ставшему жертвой безрассудной и безнадежной, я в этом убежден, – подчеркнул кардинал, – страсти. Вы-то его пожалели, однако не знали, что за мелкая и алчная у него душонка. Видимо, по возвращении случилась у нашего бонвивана немалая нужда в деньгах, и он не нашел иного средства поправить свои обстоятельства, как снести ваш подарок перекупщику. Тот разрознил подвески и пустил их в продажу по жидовским лавочкам… У одного такого жида-ювелира и были моим агентом в Лондоне выкуплены вот эти две драгоценные подвески… Ришелье вынул из складок своей красной сутаны какую-то коробочку и протянул королю. Тот открыл ее… Блеснули бриллианты. – Ах! – произнес Людовик сдавленным голосом и онемел. И без того длинное лицо его вытянулось еще больше, а обычно бледные щеки сделались от негодования пунцовыми. Анна Австрийская смотрела на мужа, чуть приподняв брови, как бы в крайнем изумлении. Герцогиня де Шеврез молилась всем святым, чьи имена могла только вспомнить, чтобы они дали ей силы не расхохотаться во весь голос. – Ваше величество и вы, монсеньор, – заговорила наконец королева, у которой более не было сил длить комедию, – потрудитесь взглянуть вот сюда… Она повела рукой в сторону туалетного столика, и король с кардиналом, послушно повернув головы, увидели на нем небольшой, обтянутый черным бархатом футляр. Король подумал, что он где-то уже видел этот футляр. А кардинал не верил своим глазам: судя по донесению графини де Лануа, именно в таком футляре лежал пресловутый аксельбант с подвесками! – Откройте его, ваше величество, – сладко улыбаясь, предложила Анна. Король взял футляр – и тут же вспомнил, где видел его раньше: кажется, именно в нем раньше лежал драгоценный аксельбант… Он нервным движением распахнул футляр, да так и ахнул, увидав созвездие бриллиантов. – Что сие значит, монсеньор? – гневно воскликнул Людовик, испепеляя взглядом Ришелье. – Меня… меня обманули, ваше величество, – пролепетал несчастный, чувствуя, что обугливается под взором короля, и не в силах даже попытаться скроить хорошую мину при плохой игре. – Вас обманули? – ядовито переспросила Анна. – Вас? Да вы сами обманете кого угодно. Вот и сейчас лгали, злоумышляя против нашего супружеского союза, хотели обманом посеять раздор между моим любимым супругом и мною. Вы просто негодяй! – Смилуйтесь, ваше величество… – пролепетал Ришелье, не в силах прийти в себя. – Смиловаться? – расхохоталась Анна. – Нет! Я была бы к вам милостива, если бы вашими поступками руководила истинная забота о благе короля и моей нравственности, которую, по вашему мнению, я преступила. Но вы шли на поводу у темной, позорной ревности отвергнутого любовника, который когда-то плясал передо мной сарабанду и осмеливался делать мне позорные предложения, склоняя не только к супружеской, но и к государственной измене! Король вытаращил глаза. Тут Анна выхватила заранее приготовленное письмо – то самое! – и швырнула его в лицо кардинала. Письмо не долетело по назначению – Людовик кинулся на него, словно волк на добычу, и перехватил в полете, едва не щелкнув зубами (а может быть, даже и щелкнув, о том свидетельств не сохранилось). – Что сие значит?! – теперь уже прорычал он, мгновенно пробежав глазами письмо. – Не знаю, – пожал плечами кардинал, все-таки умудрившийся вернуть себе хладнокровие. – Позвольте взглянуть, сир, тогда я буду знать, в чем меня здесь обвиняют. Ришелье посмотрел на письмо и снисходительно усмехнулся. – Он еще смеется! – возопил король, потрясая письмом. – Да вас за это колесовать мало! – Не стоит убивать верного слугу из-за какой-то жалкой подделки, – сказал Ришелье. – Лучше выслушайте моего секретаря. Эй! Приведите Ландри! – крикнул он слугам. Пока бегали за секретарем кардинала, королева и герцогиня де Шеврез успели переглянуться. В их взглядах было и облегчение, что они лихо выпутались из неприятной истории с подвесками, и досада: все шло к тому, что кардинал столь же лихо выпутается из истории с письмом… Через мгновение шевалье де Ландри был доставлен. – Кто писал вот это? – рявкнул король. – Я, ваше величество, – склонился в поклоне Ландри. – Вы? Зачем? – Ради денег, – покаянным тоном пробормотал Ландри. – Меня соблазнили щедрой наградой. – Кто?! – Ее светлость. – Ландри снова поклонился и указал на герцогиню де Шеврез. – Я?! – не поверила та своим ушам. – Вы, мадам. – Невозможно! – встала на защиту своей подруги королева. – Это рука кардинала. А если вы, сударь, хотите нас убедить, что писали сие письмо, напишите еще что-нибудь тем же почерком. – Извольте, – расшаркался Ландри. Затем, испросив высочайшего позволения, присел к письменному столику королевы и написал несколько строк, приговаривая: – Нет ничего легче, нет ничего легче… – Ваше величество, супруг мой, – сказала Анна, – клянусь Господом Богом, послание писано кардиналом и передано герцогине через мадам де Фаржи… – Которая скончалась и не может опровергнуть этот наговор, – перебил Ришелье. – Я клянусь вам Господом Богом, сир, что письмо написано моим секретарем, подкупленным герцогиней де Шеврез. – Я уже не знаю, кого слушать! – возопил вконец замороченный Людовик. – Пусть злосчастного писаку отправят в Бастилию да хорошенько допросят. На основе его показаний мы решим, что с ним делать. И с вами, мадам! – сурово поглядел он на герцогиню де Шеврез. – Сир! – в отчаянии вскричала та. – Ведь этот человек – верный раб кардинала… – Изучивший мой почерк, – перебил кардинал, вполне овладевший собой, – и поэтому подкупленный вами. Вы хотели вырыть мне яму, но, кажется, угодите в нее сами. Итак, собеседники-враги расстались до завтра. Ландри совершенно спокойно отправился в Бастилию, убежденный, что кардинал поможет ему бежать. Так и вышло. Вернее, почти так. Ночью в камеру Ландри явились несколько его знакомых, тоже верные слуги Ришелье, помогли ему выбраться из каземата, посадили верхом, сами тоже вскочили на коней и все вместе поскакали через ворота Святого Антония в Венсенский лес, уверяя, что там Ландри получит деньги и сможет уехать в Марсель, где его ждет корабль, уже стоящий под парусами… Однако в лес-то Ландри въехал, а выехать из него не выехал: был застрелен своими спутниками и сброшен в глухой ров да засыпан сушняком. А когда весть о бегстве Ландри достигла ушей короля, кардинал поднял крик, что ему, конечно, помогла скрыться герцогиня де Шеврез… Да, Ришелье удалось вывернуться из этой грязной истории, а неприязнь короля к Анне и тем более к мадам де Шеврез возросла многократно. И королева теперь не могла быть уверена, что на другой день у нее не отнимут, не отправят в тюрьму или в ссылку единственного человека, которому она вполне доверяла и с которым могла вспоминать самые счастливые дни своей жизни – дни, когда она могла смотреть на обворожительного герцога Бэкингема и видеть неутоленную страсть в его невероятных глазах… Она хотела только одного: встретиться с ним еще хоть раз! Но именно этого старался не допустить Ришелье. Английская королева Генриетта намерена была приехать в Париж навестить родину и родных. Сопровождать себя она просила Бэкингема (а вернее, герцог напросился в провожатые, чтобы еще хоть раз увидеть обожаемую Анну). Король и кардинал встали в едином строю и возражали: Генриетта может приехать с кем угодно, только не с Бэкингемом! В ярости герцог поклялся рассорить Людовика со своим королем и оказывать всемерную поддержку протестантам, жителям Ла-Рошели, которые подняли мятеж против королевской власти, поддерживаемой католической церковью и поддерживающей в свою очередь ее. – Они не хотят принять меня как мирного посланника? – вскричал Бэкингем. – Ну так я приду как полководец и приведу с собой войну! Английские крейсеры открыто снабжали мятежников Ла-Рошели продовольственными и воинскими припасами, на берегах Англии формировались воинские части. Как-то раз к Бэкингему обратился офицер – морской лейтенант по имени Джон Фельтон. Он просил назначить его капитаном одного из кораблей, отплывавших под стены Ла-Рошели. Однако Фельтон был известен как неистовый пуританин, с которым не могли ужиться товарищи, которым претил фанатизм. Богу-то он служил ревностно, однако моряком был просто дурным. Бэкингем отказал в назначении. Между тем в войсках среди приближенных Бэкингема было несколько тайных агентов Ришелье. Конечно, и леди Клэрик держала там своих людей. О ссоре Бэкингема и Фельтона стало известно сначала ей, а потом и кардиналу. Ришелье усмехнулся… Он испытывал к королеве нечто среднее между неутоленным вожделением и ненавистью, однако чувства его к Бэкингему можно было выразить одним словом: ревность. И справиться с ней, пережить ее было невозможно. Это был как раз тот случай ревнивой зависти, когда двум соперникам нет места на земле. И Ришелье задумал убийство. Задумал давно, но только теперь понял, что нашел человека, который станет орудием его мести, смертельным для Бэкингема. Леди Клэрик была немедленно отправлена секретная депеша… 23 августа 1628 года в Дувре, откуда то и дело уходили английские корабли, было ясно, солнечно, тепло. Герцог прогуливался со своей свитой по берегу, смотрел на залив, отделявший его от Франции, думал об Анне… Навстречу решительно шел Фельтон. «Опять начнет клянчить место капитана!» – недовольно подумал герцог, отворачиваясь. Следуя его примеру, от Фельтона отвернулась и вся свита Бэкингема, так что никто не успел заметить, как фанатик выхватил кинжал и поразил герцога насмерть. Наконец-то ревность Ришелье была утолена! Узнав о гибели единственного мужчины, которого она любила, Анна едва не умерла от горя. С утра до вечера она плакала в своей молельне – только здесь она могла надеяться, что никто не нарушит ее одиночества. Разумеется, всем было понятно, чем вызвано такое море слез, и король продолжал беситься от ревности к мертвому, как бесился от ревности к живому. И он хотел сполна, сполна насладиться горем жены! Буквально спустя неделю после гибели Бэкингема король назначил в Лувре домашний спектакль с балетом, в котором должны были принять участие красивейшие женщины двора. – А вы, сударыня, всех превосходите красотой, что отмечают и наши соотечественники, и иностранцы. Значит, придется потанцевать и вам! – добавил Людовик. Никаких возражений он не пожелал слушать. – Не хотите танцевать?! А что, вы в трауре по нашему врагу? Но ведь это измена, мадам… Королева помертвела. – Я буду танцевать… Однако на первой же репетиции, куда Анна явилась бледнее смерти, она упала в обморок. – Отнесите королеву в ее покои, – небрежно приказал Людовик. – И пришлите к ней моего врача. Оказывается, она действительно нездорова… * * * Анна ненавидела Ришелье всю жизнь и даже на смертном одре не простила его. Когда на трон взошел Людовик XIV, а преемник Ришелье, кардинал Мазарини умер, Анна удалилась в монастырь. Конечно, после Бэкингема в ее жизни были и другие мужчины, а Джулио Мазарини даже стал ее тайным супругом. Но почему-то из всех многочисленных монастырей Парижа для своего последнего пристанища королева-мать выбрала именно монастырь Валь-де-Грас, из склепов которого был прорыт подземный ход в подвалы дома герцогини де Шеврез. Прорыт когда-то давным-давно, когда еще был жив обворожительный кавалер Джордж Вилльерс, герцог Бэкингем, которого так любила Анна Австрийская и который погиб из-за того, что любил ее.
Тараканий ус: Елена Арсеньева "Обворожительный кавалер" (Джордж Вилльерс, герцог Бэкингем – Анна Австрийская – кардинал де Ришелье. Англия – Франция) источник: http://lib.rus.ec/b/103328
аббат д'Эрбле: Я владею сведениями, согласно которым кардинал Ришелье был преданным делу священником и не допускал до себя даже мыли плотских утехах! Он верно соблюдал целибат! А приписанные ему любовницы и любовь к Анне Австрийской просто дворцовые сплетни врагов кардинала!
Арамисоманка: аббат д'Эрбле По-моему, тоже. Он не Бекингэм, чтоб от женщин голову терять. Все это сплетни, сюжет для романа-но не более. Чего только не припишут великим...
Ёшика: Леди Лора пишет: Ришелье признавали великим и гением еще при жизни сомнительное утверждение. Боялись - да, особенно в ближе к концу. Но бояться - не значит признавать гением. ИМХО, переосознание родилось уже после смерти, а окончательное переосмысление - только в 18 веке и не в последнюю очередь благодаря Вольтеру, который искал рецепты 18 веку в предыдущем. Леди Лора пишет: Кстати, многие мемуаристы признают, что Риш был привлекательным мужчиной. Запросто. По тем временам достаточно было обладать отсутствием явных уродств, чтобы считаться привлекательным. Достаточно выразительно это описывает Мандру: "Рахитичные ноги, горбы и неуклюжая хромота, рябые лица, плохое зрение, врожденная идиотия – все это вместе свидетельствует о недоедании, грубых методах родовспоможения, разрушительных действиях оспы, наследственных дефектах, полученных в результате врожденного сифилиса или заключения близкородственных браков." Рост среднего француза не превышал 165 см, а средняя продолжительность жизни составляла 25 лет, для ноблитета - порядка 40-45. Достаточно вспомнить маркиза Фонтрая или даже Поля Гонди, чтобы понять, что Ришелье на этом фоне смотрелся весьма прилично...
полная версия страницы